— Если это действительно вы, то среди вас должен быть мой отец.

Человек улыбнулся. Затем повернулся куда-то в сторону толпы за его спиной; толпа расступилась, и из нее вышел пожилой, но с гордой осанкой, как в рассвете сил, человек.

— Отец? — я все еще не мог поверить в происходящее.

— Нумед! — он подошел ко мне мягкой поступью, развел руки и грузно обнял.

Я почувствовал тяжесть его тела, силу его рук, щетину на своей щеке.

— Я так рад тебя видеть. Ты теперь с нами?

— Нет, его время еще не пришло, — вмешался человек. — Он здесь, чтобы внять нашему посланию и нести его в свой мир.

— Я вас понял, мой император! — обратился отец к человеку.

В этот момент ко мне закралась догадка, но озвучить ее или как-то проверить я не осмелился. И все же мой взгляд меня выдал, потому что человек заговорил снова:

— Да, ты подумал правильно: я — первый император Трануил, — сказал он эти слова так непринужденно, но в этой непринужденности звучало столько внутренней силы, что мои колени сами чуть не подогнулись для поклона. Все те установки, что вдалбливались мне с самого раннего детства, сейчас яро бились наружу в целях проявить себя. Одно дело жить в знании о легенде, другое дело встретить его наяву.

— Я что, умер? — возможно, это не тот первый вопрос, который я мечтал задать ему, если встречусь, но так уж случилось, что вышло вот так.

— Ты не внимателен, Нумед! — голосом он своим манипулировал искусно, обратившись мне настолько мягко, как отец делает это со своим дитя.

— Прошу меня простить, — впрочем, я не придал интриги его словам, а принял за веру.

— Как я уже сказал, ты здесь, чтобы принять наше послание, — после этих слов он пропустил меня к центру зала, где на полу соприкасались ведущие отовсюду кончики замысловатой мозаики.

Первое время ничего не происходило, а затем он мановением руки вызвал, не знаю, как это описать, но я видел видение, где было множество разных миров. Каждый краше другого и каждый отличался от другого: один был полностью пустынный, без единого признака бытия, другой же покрыт одним большим океаном, где архипелагом раскинулись обитания жизни; на первом трава зеленая, на другом синяя, а на третьем красная. Краски резали глаз своей пестротой, заставляя прикладывать усилие веры, чтобы все это принять. Миры сменялись, пока мой взгляд не зацепился за один, и иллюзия закрепилась на нем.

— Это…, - не нашелся я правильных слов.

— Удивительно, не правда ли? — улыбнулся он. — Человеческий разум по-настоящему изощренная штука, если ограничить тело. Их мысль, куда далее наших.

— Это прекрасно, — не мог я оторвать глаз от каменных домов, покрытых стеклом, что прорезали небо и мешали летать самим птицам. Широкие улицы были забиты самоходным транспортом, и это показалось мне величественным, если их так много.