Как-то вечером, на нашей огромной подушке, я делюсь с Ниной своими мыслями. Она молчит. Что она может сказать, у нас маленький ребенок и в октябре ожидается второй – мы не имеем ни сбережений, ни родственников, ни друзей, которые могли бы нам помочь.
В начале августа приходит письмо от Сары – она хочет приехать в Швецию в конце лета. Не так-то просто с двумя маленькими детьми, пишет Сара, вам нужна бабушкина помощь.
Сара приезжает в середине августа. Мы принимаем ее в нашей новой квартире в Веллингбю. Сара постарела, выглядит немного уставшей, но спокойной, ее веселость и остроумие поблекли – но она по-прежнему сохранила свою великолепную осанку и очарование. Она все еще красива и привлекательна.
Мы не виделись больше семи лет. Постепенно из ее рассказов становится ясным, как они пережили эмиграцию. Как-то вечером, когда мы все вместе сидим за толом, Сара рассказывает про первый, самый трудный год.
На те средства, что у них были, Пинкус открыл мастерскую в Торонто, повесил вывеску:
А. Эйнхорн и сыновья
Ателье
– и стал ожидать клиентов.
Первым заказал два костюма доктор Зайдман – для себя и своего старшего сына. Затем Пинкус сшил костюмы для себя, Романа и темно-синий двубортный костюм для меня – Сара привезла его с собой. После этого заказы кончились. Он помещал объявления в газетах, рассылал рекламные письма. Но вскоре они поняли, что таким образом они просто промотают те небольшие деньги, что им удалось скопить в Польше. Сара рассказывает об одном эмигранте, которому Пинкус сшил несколько костюмов, потом тот занял у него шестьдесят долларов и навсегда исчез. «Но мы не сдавались», – говорит Сара гордо и печально.
Прошло почти два года, прежде чем объявился первый «настоящий» заказчик. Сара и сама не знает, каким образом этот почтенный, хорошо одетый, прихрамывающий седой господин нашел мастерскую Пинкуса. Ни Романа, ни Сары не было дома, когда он пришел, и он терпеливо ждал, когда они появятся, чтобы поговорить со своим портным через его жену, которая и сама-то еле-еле объяснялась по-английски. Господин остался очень доволен элегантным темно-серым в еле заметную полоску костюмом, сшитым ему Пинкусом, и рассказал своим знакомым о новом замечательном портном из Польши. После этого пришел еще один заказчик, потом еще и еще. Дело пошло, так что Пинкус даже нанял помощника, который тоже, правда, не знал других языков, кроме идиша и польского, но Пинкусу он нравился. Пинкус совершенно не способен к языкам, к тому же в его возрасте трудно учить новый. Короче, по-английски он не знает ни слова, и когда приходят заказчики, целиком зависим от Сары и Романа. Но теперь они все живут на заработки Пинкуса, этого хватает на жизнь и даже удается немного откладывать. На сэкономленные деньги они купили небольшой старый дом, где на первом этаже разместилась мастерская Пинкуса и примерочная, а на втором этаже – кухня и две спальни. Чтобы свести концы с концами, они пускают жильцов.
Роман закончил школу в Торонто. Поскольку я не стал портным, он тоже не хочет, собирается, как и я, учиться на врача. У него отличный аттестат, и он без труда поступил в университет. У нас все хорошо, говорит Сара, но в ее голосе нет радости. Пинкус очень страдает оттого, что мы с Ниной не с ними в Торонто, он не перестает надеяться, что когда-нибудь мы переедем к ним.
Сара рассказывает: иногда он мечтает, что, когда Роман окончит университет, мы – то есть я, Нина и наши дети – переедем в Канаду. Тогда он уйдет на пенсию, закроет свою мастерскую – ему уже семьдесят – а мы, братья Эйнхорн и Нина, откроем врачебный прием в их доме по Авеню Роуд, 52. Он готов предоставить нам свой дом для нашей общей врачебной практики, как только мы захотим. В ожидании исполнения своей мечты Пинкус зарегистрировал свою фирму под названием «Эйнхорн и сыновья», хотя он и знает, что мы не захотели стать портными. У Сары на глаза набегают слезы, когда она показывает нам фирменную почтовую бумагу и визитные карточки, где стоит ностальгическое название фирмы – «Эйнхорн и сыновья».
Сара и Пинкус долго говорят по телефону – по-моему, слишком долго, если учесть их скромные средства. Какие они прекрасные люди, мои отец и мать, и как жаль, что мы не можем быть вместе. Потому что и я, и Сара знаем, что его мечте о нашей совместной практике в доме по Авеню Роуд сбыться не суждено. Я подозреваю, что мудрый Пинкус тоже об этом знает, но он не хочет так легко проститься со своей мечтой: вновь воссоединить семью и осуществить дело своей жизни – создать фирму «Эйнхорн и сыновья». Пусть это будет, на худой конец, не портновское ателье, а врачебный прием, но все равно он будет называться «Эйнхорн и сыновья», как написано на тех визитках, что Сара оставила нам, уезжая назад к своему Пинкусу.
Саре очень нравится у нас, хотя иногда она плачет, тоскуя по Пинкусу, и радуется после каждого телефонного разговора с ним. Она целыми днями катает Лену в коляске или держит ее на руках, она балует нашу дочку – как, впрочем, и должны поступать бабушки. Лене очень хорошо с ней. Нина вполне доверяет Саре и может впервые расслабиться и немного отдохнуть.
Уже почти прошел сентябрь, а из Министерства юстиции по-прежнему ничего не слышно. Живот у Нины становится все больше – что, и второй наш ребенок будет человеком без гражданства?
Первого октября по почте приходят два коричневых официальных конверта. В каждый из них вложено письмо – мы можем получить удостоверения о шведском гражданстве, надо только иметь при себе по сорок крон. Внизу указаны часы работы конторы.
Все так просто – вы можете прийти и получить, заплатите только по сорок крон каждый.
Сегодня идти поздно, контора уже закрыта, она открывается завтра в девять утра. Я звоню Ларсу-Гуннару и предупреждаю, что завтра опоздаю на прием в изотопном отделении – я не объясняю, почему, и он не спрашивает. Хорошо, он заменит меня после обхода в «четверке». Я обещаю поторопиться.
На следующий день я надеваю свой лучший темно-синий костюм – тот, что Сара привезла из Торонто, белую сорочку и темно-красный галстук с мелким рисунком. Я – первый посетитель в приемной министерства по вопросам гражданства, времени всего несколько минут после девяти. У стены в небольшом мрачноватом кабинете стоит пара удобных мягких стульев и маленький диван. Но я стою и жду, пока молодая женщина за темной полированной стойкой закончит свои приготовления. Она привычными движениями открывает шкаф, кассовый сейф, ставит перед собой подушечку для печати, несколько штемпелей и марки различной стоимости и цвета.
Когда все готово, она смотрит на меня поощрительно с легкой улыбкой – небольшая, худенькая, кажется очень симпатичной. Быстро взглянув на мою бумагу, она произносит: «Сорок крон». Это первые слова, произнесенные после того, как я, по-прежнему единственный посетитель, перешагнул порог кабинета. Она совершенно спокойна – для нее это привычная работа. Я протягиваю заранее приготовленные сорок крон, слышу короткое «спасибо». Она вынимает две двадцатикроновые марки, проводит ими по влажной резиновой подушечке и приклеивает в положенным месте внизу и слева от большой красной сургучной печати, быстро штемпелюет марки, засовывает все в большой коричневый конверт и говорит: «Пожалуйста». Протягивает конверт через стойку и теряет ко мне всякий интерес. «Сорок крон», «спасибо» и «пожалуйста» – вот и все, что было сказано.