Профессор Бликс говорит, что он получил копию просто для ознакомления, и ректор его по этому поводу не вызывал, так что пока мы можем продолжать учиться, но его совет – как можно скорее добиться приема у ректора, профессора Фредрика Берга.
Нина и Хеленка тоже узнали об этом от своего заведующего кафедрой. Обе готовы к бою. Мы решаем вначале посоветоваться с симпатичным и вызывающим доверие помощником ректора Бенгтом Нюленом.
Он пытается нас подбодрить. Он тоже слышал об этом письме, все о нем слышали – это возмутительно. Он не согласен с таким решением. Он тоже советует нам идти к ректору: «Достойный человек», говорит про него Бенгт.
Но результат нашего визита к Бергу далеко не такой обнадеживающий. Он вежлив, но очень официален. Он очень сожалеет, он конечно же поговорит со всеми, от кого это зависит, но содержание письма Топелиуса достаточно однозначно. Он не хочет внушать нам какие бы то ни было иллюзии.
Мои сокурсники что-то затевают, судя по всему, это связано с моими проблемами. Приятно, что они принимают это близко к сердцу, но что они могут сделать? Даг Халльберг собирает подписи в мою защиту на нашем и других курсах, он очень деликатен, старается делать это в тайне от меня. Мои товарищи подстерегают профессоров с нашей и других кафедр – те обещают им поддержку. У ректора Берга они устраивают настоящую демонстрацию.
Я об этом ничего не знал, пока меня не вызвал к себе ректор и не рассказал, что меня очень активно поддерживает общественное мнение и что такая поддержка облегчает и его задачу. Он собирается лично встретиться с чиновниками из министерства по этому поводу. Он признает, что университет допустил ошибку, но это была ошибка из добрых побуждений, поскольку правила в то время были довольно запутанными, и уж во всяком случае, от этой ошибки не должны страдать мы – раз нам разрешили учиться, было бы несправедливо лишать нас этой возможности из-за ошибки университетского руководства. Итак, нам разрешили пока продолжать учиться – до особого решения.
Еще через три недели нас вызывает радостный Бенгт Нюлен – все в порядке. А еще через несколько дней приходит официальная бумага.
Сара и Пинкус мечтают переехать в Швецию, чтобы мы все снова могли быть вместе. Но для этого необходимо, чтобы кто-то гарантировал одному из них работу. Я обхожу чуть ли не все мужские ателье в Стокгольме, рассказываю, какой выдающийся портной мой отец, но это не помогает. Одна и та же причина – возраст. Глубоко огорченный, я пишу им, что не могу ничего сделать.
Зато я еду второй раз в Ченстохову. Нина едет со мной, Хеленка уже уехала.
Я совершенно не умею паковать. Всегда в последнюю секунду вспоминается какая-то мелочь, которую я забыл положить. Являюсь на вокзал с большим чемоданом, который, как мне кажется, набит битком, и тремя бумажными пакетами.
Пассажиров почти нет – желающих поехать в Польшу летом 1948 года очень мало. Нина, я и Мотек Биренбаум, разместившиеся в одном купе – едва ли не единственные пассажиры во всем вагоне. Дорога длинная, у нас полно времени. Нина критически наблюдает, как я копаюсь в моих пакетах. В конце концов, она не выдерживает и просит разрешения перепаковать мой багаж. Она разложила мои вещи на полке, рассортировала каким-то одной ей известным методом – и оказалось, что все прекрасно умещается в чемодане, и еще осталось свободное место. Думаю, что именно во время этого долгого путешествия, или потом, в Ченстохове, у меня промелькнула мысль, что такой подруги на всю жизнь, как Нина, найти невозможно. Но пока это только мимолетное ощущение – как раз в то время у меня роман с дочерью богатого судовладельца.
Радости от встречи с родителями и Романом нет конца – и в то же время я понимаю, что это мой последний приезд в наш дом, и неизвестно, когда мы увидимся в следующий раз. Сара рассказывает, как будто рассчитывает меня этим обрадовать, что с их отъездом уже почти все организовано – но не в Швецию, как мы планировали, а в Канаду. Им помогает доктор Зайдман.
Она понимает, что будет нелегко, особенно Пинкусу – в Польше у него свое дело и великолепная репутация. Как-то раз она говорит таинственно и задумчиво, что они могли бы и остаться, они уже старые, но вот Роман, которому только что исполнилось шестнадцать – ради него они просто должны уехать. У евреев в Польше нет будущего, к тому же Польша стала насквозь коммунистической, как Советский Союз. Они надеются, что потом и я смогу переехать в Канаду, что мы снова будем все вместе… и я ловлю ее тоскливый и умоляющий взгляд.
Доктор Зайдман родился в еврейской семье в Восточной Польше. Его отец рано умер, мать в одиночестве и страшной бедности воспитала его и сестру. В тринадцатилетнем возрасте он один сбежал в Канаду. В шотландской миссии в Торонто, куда он пришел, чтобы получить продовольственный пакет для бедных, мальчик потерял сознание от голода и истощения. О нем позаботились, дали возможность окончить школу, затем миссия оплачивала его учебу на теологическом факультете университета в Торонто. Он блестяще закончил университет и получил стипендию для продолжения теологических исследований. Он жил в семье главы миссии, принял христианство, женился на его дочке и стал продолжателем дела тестя. «Вообще-то, что-то с ним не так», – обронила как-то Сара. Никаких сомнений в том, что он глубоко верующий христианин, нет, но жена называет его Мойшеле – вряд ли есть более типичное еврейское ласкательное имя, она научилась готовить все типичные блюда восточноевропейских евреев: паштет из печени с рубленными яйцами, фаршированную рыбу, крепли.
Доктор Зайдман был назван в предыдущем году «Человеком Года» в Канаде. Вскоре после войны он приехал в Польшу, чтобы разыскать своих родственников. Выяснилось, что единственный, кто выжил – это Пинкус, приходящийся ему какой-то отдаленной родней. И теперь Зайдман устраивает въездные визы для всех троих. Он обещал помочь им всем, чем сможет, когда они переедут в Торонто.
Сара уже закрыла свою зуботехническую лабораторию. Она продолжает решать все практические семейные вопросы и страшно балует Пинкуса и Романа, чем они с удовольствием пользуются. Я тоже совершенно естественно окунаюсь в это море непрерывной заботы и предупредительности. В общем, все как обычно, но не совсем – в доме царит тяжелая атмосфера напряженного ожидания и неуверенности. Родители нагружают меня кучей каких-то вещей – что-то из них представляет определенную ценность, но в основном семейные реликвии. Хотят, чтобы я забрал все это в Швецию.
Сара покупает новый чемодан, и он во время моего пребывания постепенно заполняется – вручную вышитые носовые платки, гардины из тонкой прозрачной ткани, никому не нужная старая библия, коллекция марок примерно такой же ценности. И самое главное – фотоаппарат «Лейка». Целый год, пока я его не продал, фотоаппарат был моей самой ценной вещью. Я много раз закладывал его в ломбард, если задерживалась стипендия Еврейской общины.
Роману, как я уже сказал, исполнилось шестнадцать лет. Он вырос, у него появилась уверенность в себе. В этот приезд мы очень сблизились. Он научил меня плавать в ченстоховском бассейне – до этого у меня не было случая научиться плавать, хотя мне уже двадцать два года. Мы ходим вместе на футбол и в театр. У нас зародилось и окрепло взаимоуважение, сохранившееся на всю жизнь – мы до сих пор очень близки, жаль, что судьба распорядилась так, что мы живем на разных континентах.
Пинкусу к моменту эмиграции исполнилось шестьдесят четыре года. Война оставила в нем неизгладимый след, но это по-прежнему физически и духовно сильный человек. У него седая, почти белая львиная грива, он статен и гибок. Дружеская улыбка без тени угодливости и привычка прямо смотреть в глаза внушают абсолютное доверие, он излучает мудрость, щедрость и благородство. Работа в ателье – его жизнь, его гордость и способ уйти от действительности.
В этот раз мы разговариваем с ним чаще обычного – и впервые как два взрослых человека.