Помимо кино и бриджа в гетеборгской общине, нужно научиться обязательному набору модных танцев. Я в полном восторге от традиционного бесшабашного студенческого праздника – Вальпургиевой ночи – и чуть более спокойного праздника летнего солнцеворота в середине июня.
Больше всего времени я провожу в обществе двух своих сокурсников – Дага Халльберга и Юзефа Берглунда. Часто с нами бывает Нина. Встречаемся мы чуть не каждый день, вместе гуляем, ездим на экскурсии, едим, подшучиваем друг над другом. Иногда, валяясь на травке, или за обедом, говорим и о серьезных вещах.
К концу весеннего семестра 1947 года к нам приезжает молодой новоиспеченный врач – Герман Диамант. Он приехал по поручению Израэлитского молодежного фонда – посмотреть, как идут у нас дела. Он отнесся к поручению очень серьезно, пробыл в Уппсале целый день, расспрашивал, в основном девушек, как у них с деньгами, хорошо ли они учатся, какие у них планы на будущее. Мы с Алексом тоже встречаемся с ним, он очень обаятелен, ведет себя с нами совершенно не как ревизор – веселый и доброжелательный коллега.
Через три недели мы все четверо получаем письма, где написано, что нам предоставлена ежемесячная стипендия в виде беспроцентного займа – сто пятьдесят крон. Истинно благородный жест со стороны Израэлитского фонда, Еврейской общины, Гуннара Юзефсона, Давида Копнивски и Германа Диаманта!
Эти неожиданно свалившиеся на нас деньги в корне меняют мои экономические возможности. Я продолжаю мыть посуду во «Флюстрете» и «Жиллете», но далеко не так часто. В общем, я чувствую себя состоятельным человеком и могу позволить себе, скажем, пообедать в «Жиллете», мне хочется узнать, как чувствуют себя посетители там, по ту сторону кухонной двери. Ну что ж, еда, может быть и получше, приборы и стулья покрасивее, но все втрое дороже, и к тому же я чувствую себя лучше в привычном и уютном «Брюннсе».
На Пасху 1947 года мы с Ниной отправляемся в студенческий лыжный лагерь в Марсфьеллете – это сравнительно недорого.
Из Вильгельмины автобус отвозит нас в Сакснес, а оттуда мы, не умея толком кататься, на плохо пригнанных лыжах, пускаемся в тридцатикилометровое путешествие до нашего лагеря, расположенного, как говорят, в чистом поле, довольно далеко от ближайших деревень и хуторов. Мы не выспались в наших спальных мешках в поезде до Вильгельмины, чувствуем себя уставшими и разбитыми, и, когда нам предстоит перейти через озеро Кюльт по льду, покрытому толстым слоем мелкого рассыпчатого снега, Нина останавливается – она просто не в состоянии двигаться дальше. Группа уходит вперед, а я остаюсь с ней. Потом Нина рассказала мне, что в тот момент я ей «понравился и как человек тоже» – можно только догадываться, что она имела в виду.
Большую часть лета я провожу в международном студенческом лагере в Роттнерос в Вермланде, недалеко от норвежской границы. Мы помогаем собирать урожай на большой крестьянской ферме – тяжелая, но приятная и здоровая работа. Тогда в сельском хозяйстве большинство работ производилось вручную, машин почти не было. Мы – это девять жизнерадостных парней из семи различных стран с трех континентов. По вечерам мы, ясное дело, царим на танцплощадках. Местные называют нас «девять попрыгунчиков».
Осенний семестр на кафедре гистологии начинается спокойно. Разговора о том, имеем ли мы право продолжать наши занятия, даже не возникает. Я начинаю привыкать к мысли, что мне ничего не грозит.
Я забываю, что я всего лишь беженец с временным видом на жительство – и совершаю несколько, как выяснилось потом, непродуманных поступков.
Какое-то время я встречаюсь с девушкой, которая таскает меня на все концерты. Я никогда раньше не бывал на концертах, поэтому мне это поначалу интересно. После концерта мы обычно собираемся в каком-нибудь недорогом кафе или в студенческой общине и обсуждаем услышанное. Я тоже пытаюсь принять участие в дискуссии, но очень скоро осознаю, что с моей стороны это чистой воды снобизм. Или я совершенно немузыкален, или мне просто-напросто не дано воспринимать сложную классическую музыку. На этом мое знакомство с музыкальной девушкой заканчивается.
Еще одна девушка – Мария – водит меня по музеям. Когда мы обследовали все музеи в Уппсале, наступила очередь Стокгольма. Мария неутомима и находчива, у нее темные волосы и красивые мечтательные глаза, она очень много знает и умеет интересно об этом рассказывать. Я раньше не бывал в музеях – когда мне было ходить по музеям, за исключением нескольких школьных экскурсий в довоенной Ченстохове? И с Марией в качестве гида я открываю для себя новый увлекательный мир: Музей морской истории, Естественно-исторический музей, Биологический музей, Скансен, Королевский музей. Потом мы присаживаемся с бутербродами в каком-нибудь парке поблизости и обсуждаем увиденное.
Среди моих знакомых есть еще одна студентка постарше – серьезная, вдумчивая женщина, она рассказывает мне об интересных вечерах-диспутах уппсальского объединения Кларте. Она берет меня с собой на один из таких вечеров и спрашивает, не смог ли бы я прочесть лекцию на одном из вечеров – скажем, о положении в Польше. Я осведомлен, что Кларте на политической карте окрашена если не в красный, то в ярко-розовый цвет и находится далеко слева, но это меня не останавливает. Мне нравится интеллектуальная атмосфера на их встречах, и я побывал еще на нескольких диспутах, пока мне это не надоело.
Осенью 1947 года польский сейм объявил амнистию всем, кто нелегально покинул страну. Все теперь могут получить польский паспорт, имеют право вернуться в Польшу или посетить страну без всяких неприятных последствий. Для нас троих – Нины, Хеленки и меня – этот соблазн совершенно непреодолим, у всех у нас в Польше остались родные. Я иду в польское консульство, чтобы получить временный, так называемый консульский, паспорт. Меня принимает сам консул, он заботлив и внимателен, расспрашивает меня, как идут дела, не нуждаюсь ли я в чем-нибудь. Потом он задумчиво, как бы для себя, добавляет, как важно было бы Польше иметь побольше информации о шведской промышленности. Шведы достигли больших успехов, а Польше для восстановления народного хозяйства очень нужны технологии…
Он как бы ничего и не предлагает, все это звучит так, как будто он делится со мной своими непростыми проблемами. Тем не менее я на всякий случай объясняю ему, что понятия не имею о шведской промышленности и вообще не интересуюсь этими вопросами. Тогда он уговорил меня поучаствовать в совместном польско-шведском студенческом велопробеге, организованном и оплаченном польским посольством. В конце концов, с польским консульским паспортом и шведской визой в кармане я отправляюсь в Польшу, чтобы повидаться с родителями.
Мы проводим вместе несколько волшебных недель, и я совершенно не думаю, как шведская иммигрантская служба расценит мои действия. Молодой человек, приехавший в Швецию как беженец от режима, через полтора года возвращается в свою страну – и, судя по всему, не подвергается никаким преследованиям. Принимает участие в польско-шведских мероприятиях, несколько раз побывал в польском консулате. Сбежал из коммунистической страны – а ходит на собрания Кларте, читает там какие-то лекции.
Но этого мало. Я еще немало поспособствую тому, чтобы предстать в глазах властей как в высшей степени сомнительная личность.
Сара рассказала мне, что в Польше – неофициально, но все об этом знают, – письма за рубеж перлюстрирует, и спрашивает, нет ли такого адреса, куда она может написать так, чтобы отправителя нельзя было проследить. Я дал ей адрес стокгольмской общины в Уппсале и выдуманное имя. После этого она посылала несколько писем на этот адрес, иногда с деньгами. Как-то раз на доске с именами тех, кому пришли письма, я обнаружил записку с просьбой получателя письма на выдуманное мной имя явиться в канцелярию. Там я получил наполовину вскрытое письмо, в котором лежали две двадцатидолларовые бумажки. Думаю, что это тоже было неосторожным поступком со стороны беженца – получать письма на фальшивое имя, да еще и пусть с небольшими, но все же деньгами.
Алекс и я проходим курс химии. В один прекрасный день нас вызвал профессор Гуннар Бликс и озабоченно показал нам копию письма из министерства образования – мы не можем продолжать наши занятия в уппсальском университете. Я не сразу понял бюрократический язык этого короткого послания, но содержание его помню до сих пор.
Им стало известно, что на медицинский факультет было принято сверх нормы четыре студента. Они считают своим долгом разъяснить, что это было сделано только ввиду особых обстоятельств военного времени, а вышеупомянутые обстоятельства, по мнению автора письма, в настоящее время являются недействительными… и так далее и тому подобное. Заключение: уппсальский университет допустил ошибку, не поставив в известность министерство, у них не было права принимать нас на учебу – поэтому мы должны быть отчислены. Подпись: Захариас Топелиус, секретарь.