Снова начинается жизнь в квартире на Доббельнсгатан с мелкими поручениями от хозяйки – куда мне еще деваться? Снова я пишу длинные письма в Ченстохову, но мне удивительным образом стало легче – я уже не чувствую себя парализованным и неспособным ни на что. Возможность все же есть, пусть я не сумел ее использовать, но раз такая возможность подвернулась один раз, подвернется и в другой – похоже, что не все дороги в Швеции для меня закрыты. Я начинаю иногда выходить из дома, встречаться с немногочисленными знакомыми. Фру Зайдеман требует, чтобы в десять часов вечера я уже был дома, иначе она не может заснуть. Можно себе представить, каково это терпеть юноше, которому недавно исполнился двадцать один год.
Нина и Хеленка получили шестимесячную стипендию от еврейской общины для обучения на курсах младших лаборантов, на практике они работают полный рабочий день в Веннер-Грен Институте на Норртульсгатан, просто зарплату им выплачивают в виде стипендии от общины. Впрочем, потом эти деньги надо вернуть.
Очень трудно быть беженцем в чужой стране. Думаю, никто не пойдет на это добровольно, если его не заставляют решиться какие-то отчаянные обстоятельства. Человек чувствует себя совершенно бесправным, даже если на самом деле это и не совсем так. Его корни остались в другой стране, которую он теперь вспоминает с нежностью, закрывая глаза на то, что заставило его бежать оттуда. Его окружает незнакомая среда, он не представляет себе своего будущего, ему страшно, одиноко, ему хочется домой, туда, где он понимает людей и те понимают его. Дело даже не только в языке, дело в понимании обычаев, в понимании, что собеседник имеет в виду, когда он что-то произносит.
Я не знаю языка, мало этого, я даже не могу правильно произнести те немногие слова, которые вычитал в словаре. Помню, я пытался найти главную улицу Стокгольма, название которой Владек записал для меня на бумажке – но прохожие просто не понимали, когда я спрашивал, как мне найти Кунгсгатан. «Нет такой улицы, во всяком случае, я не знаю, где это, спроси кого-нибудь еще», – пока какой-то предприимчивый парень не взял у меня бумажку и вслух прочитал – ага, вот оно что! Ты имеешь в виду Кунгсгатан! Я чувствую себя в таких ситуациях совершенно несчастным. Нет, не думаю, что кто-то выбирает участь беженца, чтобы жить в более богатой и благоустроенной стране – в таком случае, его просто обманули. Никто не бежит из своей страны, если его не вынудили крайние обстоятельства.
Фру Зайдеман все чаще и чаще напоминает мне, что я должен пойти в бюро по трудоустройству – и как я могу не последовать ее совету, если она дала мне приют и кормит меня? Я иду в ближайшее бюро. Меня встречают с распростертыми объятиями. «Очень не хватает специалистов по гальванизации, – говорит мне молодой чиновник в приемной, – это хорошая и надежная профессия».
Я всегда хотел быть портным. Отец сказал, что из меня портной не получится, лучше попробовать профессию врача или инженера. Что ж, я попытался. Но судьба распорядилась иначе. Итак, мне суждено работать гальванизатором. В Швеции нет недостатка в портных, ответили на мой вопрос, к тому же отец меня убедил, что я не гожусь для этой профессии.
Но смогу ли я быть хорошим гальванизатором?
Народная школа Биркагорд
Я даже не помню, кто сказал мне, что в Швеции существуют какие-то народные школы, и что такая школа есть и в Стокгольме. Она называется Биркагорд. За два дня до того, как пойти на курсы гальванизаторов, я иду на Карлбергсвеген 86В – и меня подстерегает удача: я натыкаюсь на ректора Йиллиса Хаммара. Как хорошо, что я не пустил все на самотек и пошел в эту школу!
Должен сказать, что в самые критические моменты моей жизни в Швеции мне сопутствовало везение – я встречал благородных и щедрых людей, которые хотели и, самое главное, могли мне помочь. Первым из них был Гилель Сторх, к нему мне и Нине пришлось обращаться много раз, когда нам никто уже не мог помочь. Вторым стал ректор Йиллис Хаммар.
Йиллис Хаммар к тому времени, как я с ним встретился, был уже широко известен – в не самом шикарном, но очень важном секторе шведской культуры – в мире так называемых народных школ. Он – синдикалист, его требования к обществу абсолютно нереалистичны, но в то же время он неутомимо деятелен. Хаммар и его жена Лиза, поддерживающая мужа в любом начинании, производят впечатление людей, вполне довольных простой жизнью, которую они ведут. Йиллис Хаммар совершенно одержим своим призванием помогать юношам и девушкам, стремящимся к образованию, но по какой-то причине оказавшимся в затруднительном положении. Возможно, и другие руководители народных школ действовали так же – это был период, когда в Швеции началось активное сглаживание социальных контрастов. Он посчитал, что я по всем параметрам подхожу на роль его протеже, и в течение следующих месяцев берет мою судьбу в свои руки целиком и полностью.
Школа Биркагорд, как оказалось – наилучший способ ознакомиться с новой страной для запутавшегося, но стремящегося к знаниям юноши. А ректор Хаммар – идеальный наставник. Он встретился мне в самый нужный момент – меня уже достаточно помяла жизнь, чтобы не осталось нелепых надежд, но я еще не распрощался со своими честолюбивыми замыслами.
Ректор Хаммар – высокий, очень сутулый человек с редкими, но лохматыми уже седеющими волосами. Выглядит очень строгим, но на самом деле это не так: он требователен, но и снисходителен к недостаткам своих учеников – прекрасное сочетание для ректора народной школы. Он принимает меня в своем простом, бедно обставленном кабинете, смотрит на меня испытующе – его светло-серые глаза под кустистыми бровями умны и проницательны. Говорит на безукоризненном немецком. Я пытаюсь рассказать, почему я к нему пришел. Он выслушивает меня, не прерывая.
Похоже, он сам не знает, что ему со мной делать. У него есть странная привычка размышлять вслух, и я не всегда понимаю, обращается ли он ко мне или к самому себе. Время подачи заявлений давно истекло, ворчит он, все ученики уже набраны, уже начались занятия. Я, торопясь, выкладываю ему, что у меня не было никаких возможностей прийти раньше – как будто бы это является достаточным основанием для того, чтобы быть принятым. Хаммар смотрит, как я, растерянный и подавленный, стою перед ним с опущенной головой, и говорит – негромко, может быть, опять размышляя вслух, что у него, конечно, есть право принять несколько учеников сверх положенной нормы, но… Мне кажется, он сам почувствовал облегчение, когда сунул мне короткую анкету. К сожалению, добавляет он, мест в общежитии уже нет. На тот, очевидно, случай, если бы я, не успев получить пока еще сомнительное согласие на зачисление, вдруг потребовал у него обеспечить меня еще и жильем. Он сообщает мне день начала занятий – и вдруг его суровое лицо озаряется изумительно доброй и светлой улыбкой. Мне нужно сделать взнос за первый семестр – девяносто крон. За эти деньги я получаю возможность питаться в школе весь осенний семестр.
Анкета наконец заполнена, я благодарю Хаммара и собираюсь уходить. Он смотрит на меня испытующе и спрашивает, есть ли у меня деньги. «Нет, – бодро отвечаю я, и, беспокоясь, что он изменит свое решение, добавляю, – достану где-нибудь». Йиллис Хаммар, похоже, ожидал такого ответа. Он устало обещает устроить для меня одноразовую стипендию – те самые девяносто крон из фонда Бесковси. Нет, никаких заявлений не нужно, распишись вот здесь. Потом он спрашивает, где я буду жить, и раздраженно бурчит: «Почему сразу не сказал?», когда я честно отвечаю, что не знаю. Я действительно не знаю, потому что даже представить себе не могу, что буду продолжать жить у Зайдеманов, к тому же вовсе не уверен, захотят ли они этого. Хаммар совершенно неутомим, по-видимому, его возможности и желание помогать заблудившимся юнцам безграничны. Он куда-то звонит и договаривается, что я буду жить в комнате для прислуги в семье инженера в большом угловом доме по Карлбергсвеген 46, в качестве квартплаты я должен буду мыть посуду.
В тот же день я встречаюсь с приветливой фру Лагерман, она говорит, что я ей подойду – неважно, что я мужчина и не знаю ни слова по-шведски. На следующий день я переезжаю к ним со своим нехитрым имуществом. Необходимо как можно скорее избавиться от пресса тети Густавы.
В моей жизни начинается новый период. Передышка. Горечь от разлуки с Польшей и семьей начинает понемногу затихать – но меня ждут еще новые удары.
В середине 40-х годов народные школы в Швеции – единственное место, где могут получить образование выходцы из небогатых семей. Стипендий для студентов университетов очень мало, их получают только особо одаренные студенты. Гарантируемые государством кредиты на образование, сегодня – нечто само собой разумеющееся, еще не введены. Юношам и девушкам из бедных семей, или одиноким – вроде меня – почти невозможно найти состоятельного человека, который поручился бы за его банковский кредит. В Швеции в то время еще очень велика социальная пропасть между богатыми и бедными, и фундаментальное правило равноправия – одинаковые возможности и права на образование – еще не введено.
Это будет сделано намного позже, когда совсем еще молодой Улоф Пальме сначала по заданию тогдашнего министра культуры и просвещения Таге Эрландера начнет изучать этот вопрос, а потом, будучи премьер-министром, проведет в жизнь сегодняшнюю систему финансирования образования. И чуть позже, когда Пальме совместно с Ингваром Карлссоном добьется закона о всеобщем обязательном среднем образовании. Я согласен с Ингваром Карлссоном – эта реформа, может быть, самая большая заслуга Улофа Пальме – выходца из очень богатой семьи. Этот закон позволил мобилизовать интеллектуальные ресурсы нации и немало способствовал благосостоянию нации.
Но осенью 1946 года подобные реформы не существуют даже в проекте, и народные школы – единственная возможность для детей из рабочих семей получить образование.