Громкое ура разнеслось по кораблю.

– Хорошо сказано! Да ведь он сравнил, вас с баранами; это ясно.

– Для нас Тристам голова, потому что он подпилил ключ и открыл нам дверь тюрьмы.

Таким образом образовалось две партии, из которых большая окружила голландца, между тем как худшие из арестантов составили свиту Тристама.

Подделываясь под грубые вкусы своих приверженцев, Тристам обратился к ним со следующими словами:

– Друзья мои, – сказал он, – будем теперь судить начальников над солдатами и моряками. Эти господа оскорбляли нас, обращались с нами дурно, заковали нас в цепи и даже намеревались продержать всю жизнь в колонии для арестантов. Теперь они должны получить за это воздаяние.

– Да, да! – кричали союзники Тристама.

– Хорошо, мои друзья! Для двоих из них, моих, личных врагов, у меня есть в виду особое наказание, остальных же просто выбросим за борт, всех, начиная с капитана, и кончая последним юнгой.

– Браво! Браво! Видеть, как будут барахтаться наши мучители, это, должно быть, истинное наслаждение.

– Особого наказания заслужили лейтенант Фитцгеральд и Антон Кроммер. Я хочу, чтоб остальной путь они проехали за бортом, там, где я должен был сидеть во время бури и шквала, и если они уцелеют, мы отдадим их акулам только в гавани.

Все смеялись. – Тристам, ты сущий сатана. Никто другой, как ты должен быть нашим вожаком.

– Ну, ведите же заключенных.

Торстратен обратился, к Антону, который, стоял недалеко от него. – Не бойся, – сказал он, – я беру тебя под свою защиту.

Антон вздохнул. – Благодарю вас, сэр, но, но…

– Ты мне не веришь, юноша? За мной еще, может быть, остается много долгов, бедное дитя; во всяком случае, пока я жив, Томас Шварц тебя не тронет.

– Значит, вы тоже думаете, что он Томас Шварц?

– Я в этом совершенно уверен. А теперь, подойди сюда. Я говорю тебе «ты», Антон, потому что так больше задушевности. Подойди и держись всегда поближе ко мне.

Голос Антона задрожал, когда он тихо спросил: – Неужели несчастные – офицеры действительно будут убиты?

– Ни один, будь покоен.

Приверженцы Тристама вывели узников из провиантской камеры, и вся толпа в беспорядке, с шумом и криком, появилась на палубе. На фрегате царствовало полное безначалие, нигде ни одного часового, даже у руля не было достаточного числа людей, даже в лазарете, возле больных, не было дежурных. Каждый делал, что хотел, приходил и уходил, когда вздумается. Все съестные припасы стояли на виду и никто не заботился о равномерном их дележе.