С жадностью и трепетом я воспользовался ситуацией, чтобы получить то, о чем грезил с того самого летнего отдыха. За окном валил снег, она была безучастна и не смотрела на меня. Это не было занятие любовью, это был секс. Тот самый неуместный, торопливый, подростковый секс. Но мне, откровенно говоря, совершенно неважно, что чувствовала ко мне Эсмеральда в ту самую проданную ночь.

Как только я получил желаемое, она отпихнулась от меня ногами и потребовала выйти. Я видел, что тени, лежавшие на ее юном лице от смерти близкого человека, никуда не ушли, а стали только глубже. Но для меня это был самый счастливый момент. И никто не мог его испортить. Что для одного – отчаяние, для другого – счастье.

Прежде, чем вы осудите меня, хочу отметить, что я не срывал ничей цветок. Она уже имела опыт до меня и сама предложила подняться. Я просто согласился. И так бы сделал почти каждый мужчина. Я говорю почти, потому что знаю категорию «святых». Тех, что пытаются казаться лучше за счет нравственных устоев. Но как говорится, естество берет свое. Все мы хотим в конечном счете одного и того же.

Зимой не только мир, себя не хочется менять. Я шагал по центру Москвы, опьяненный своим счастьем и двумя бокалами глинтвейна. На момент, только на один момент под яркими гирляндами Никольской улицы мне показалось, что Ивановы – это что-то мифическое, нереальное. Я вырисовывал в своей голове юное тело, которое совсем недавно прижимал к своему. Мне казалось, что такое совокупление почти противоестественно.

Но зимние улицы, снежные и украшенные мчали меня через Кремль к Москве-реке. Я заглядывал в лица прохожих, ожидая увидеть там отпечатки детства здесь, в святая святых. Конечно, я сам был далеко не деревенским, но ведь это совсем другое. Большинство людей тратят значимый отрезок пути на осмысление красоты, знакомства с кем-то интересным, изучением прошлого. А у таких людей это в крови. Они родились среди величия, отчего стать ничтожеством нужно еще постараться. И дело не в цели, которую вы достигните в конечном счете. Только ради дороги и стоит жить.

Однако счастье мое продлилось ровно до того момента, как я спустился в метро и поехал к себе на отшиб. Все внутри меня опустилось и я осознал, что все, принадлежащее Ивановым, мне не принадлежит. Да, конечно, глупо было верить в обратное. Но находясь так, с Вероникой, в ее кровати, я почти уверовал в то, что это она – временное явление этого дома. Но грубые люди, пихающиеся и уставшие от собственной жизни, тянущие ее как лямку, показали мне на мое место. И я ощутил его снова. Одиночество – вечное состояние великих умов, способных осознать свою бренность. Круто я загнул, да?

Придя в свою ничтожную квартирку я понял, что человек владеет только тем, на чем стоит его фамилия. И что-то взяло надо мной вверх. Я достал из шкафа и перерезал половину своих рубашек, серых и мятых, как вся моя жизнь, как я сам. В порыве гнева, я разбил три кружки, купленные «по выгодной цене», часть тарелок, доставшихся от бабушки и варенье, как продукт крестьянства. Потом я вытащил фотоальбом своего детства и принялся рассматривать снимки. Все такое традиционное для рабочего класса. Ни тебе Италии, ни горнолыжных курортов, ни праздников с размахом. Безвкусные елки, наряды из того, что придется. В этом была вся моя жизнь и тем сильнее я ее ненавидел. Потом я открыл ноутбук и забил в гугл знакомые ФИО. Все кругом роскошь и достаток, начиная с пеленок и заканчивая ветхостью. Не слушайте тех, кто говорит, что бедным и честным быть достойно. В нужде нет ничего прекрасного.

В этот момент я так яростно проклял всю семейку Ивановых, что задался, наконец, реальной целью, ради которой стоило и повоевать. Я хотел сделать все их – своим. Желать надо по-крупному. И решил погубить себя этим чертовым желанием.

На следующий день я ворвался в ворота дома Ивановых как дикое животное в заповедник. Мне натерпелось начать планирование. Все вокруг было покрыто снегом и казалось, мои следы бетонными пластами остаются на ИХ территории.

В гостиной было тихо, видимо, под влиянием случившегося даже стены включились в процесс утраты. Я пробрался в пустую комнату Вероники и открыл ее ноутбук. Пароль. Конечно, было глупо предполагать, что яблочная компания оставит мне в подарок открытую систему.

Я достал из кармана маленькое устройство. Продавец в магазине сказал, что шпионить при помощи такой штучки очень просто. Мне нужно было внимательно послушать, что говорят эта девчонка про меня. Ну и про других.

Информация во все времена была самым эффективным оружием. Поэтому я забросил устройства для прослушки во все доступные места, не облюбленные прислугой. Даже если их найдут, кто докажет, что это мое? У такой семьи любопытных ушей куда больше, чем у президента. Не удивлюсь, если не я самый умный в деле шпионажа.

Конечно, было бы вежливо остаться и помочь с церемонией. Но мне быть лишним колесом всегда претило, поэтому я уехал сразу после размещения своих шпионов.

Если бы я только знал, что в этот момент моя юная Вероника пришла в контору Чугурова в поисках утешения. Видимо, всем молоденьким девочкам до смерти нравятся парни с кулаками.

Она вошла к нему в кабинет в соблазнительном черном платье, окутанная горем, желающая найти утешение. Меня соблазнить было куда проще, но вот Антон… Антон вытерпел всего две фразы и, будучи избалованным женским вниманием, тут же нахмурил свои растрепанные брови. Конечно, ему в отличие от меня всегда доставались ножки у курочки.       – Это не помогает, – он обвел ее изогнутую фигуру пальцем и скосил губы. – Легче от такого точно не станет.

– Не понимаю, о чем ты.

– Вы, – он достал из стола пачку чипсов с крабом и протянул ей. – Я не твой друг, я следователь по делу об убийстве твоей бабушки. Понимаешь? – она едва заметно стиснула челюсти, в ее ярких глазах блеснули молнии, но пакетик чипсов она лопнула и положила в рот хрустящую пластинку. – Чувствуешь?

– Пустое.

– Если не хочешь разговаривать, я понимаю. Но тогда свали из моего кабинета и не приходи сюда ради развлечения. У меня нет времени на эту херню.

Вероника, моя бедная куколка, привыкшая к обожанию таких, как я: жалких червей. Никогда еще никто не говорил с ней так безразлично и почти агрессивно. Может, поэтому она не выскочила из кабинета, а осталась сидеть на потертом стуле.