Однако заметим, очень скоро сама властная верхушка осудила такие идеи. Ленин отверг пролеткультовское движение и предложил новую формулу: «Овладеть всем богатством мировой культуры». Правда, под мировой культурой он имел в виду западные образцы, призывал учиться у Германии, США и Англии — может быть, потому что там жил самый развитой пролетариат, надежда Маркса и Энгельса. Русскую культуру, с её крестьянами и хороводами, он, как и многие «старые большевики», не знал и не любил.
На первый взгляд, одновременно протекавшие поддержка науки — и пролеткульт, разрушение традиционной культуры — и тут же открытие школ и библиотек, кажется хаотичным. Но любая динамическая система, переходя от одного вида стабильности к другому, «тычется» в поисках лучших вариантов в разные стороны. Никто ведь не знает, что нужно делать, нет никаких лекал. Жизнь, через деятельность разных людей и групп, сама предлагает разные варианты, и сама же отбрасывает негодные, оставляя годные!
У большевиков была «путеводная звезда»: вера в неминуемую и скорую мировую революцию. Не учитывая этого, трудно понять суть событий, происходивших в России в первые после Октября годы. Накануне октябрьского восстания Ленин писал, что взятие власти пролетариатом в одной стране должно стать началом войн в других странах. «Только после того, как мы низвергнем, окончательно победим и экспроприируем буржуазию во всем мире, а не только в одной стране, войны станут невозможными»[47].
Принятая через два года, в 1919-м, Вторая Программа РКП(б) прямо указывала: «Началась эра всемирной, пролетарской, коммунистической революции», а ведь программа партии — это директивный для всякого коммуниста документ. Тогда же был создан Коминтерн, как международная коммунистическая партия, и главной его целью было объявлено свержение мировой буржуазии. О гражданских войнах внутри отдельных стран, и о войнах пролетарских государств против капиталистических говорили как о неизбежных и желательных. Даже нашу армию назвали не российской или советской, а Рабоче-Крестьянской Красной Армией, потому что считали её армией всемирного пролетариата. Войну с напавшей на Россию Польшей (Пилсудский грозился взять Москву) полагали эпизодом в революционном походе на Берлин!
Нам хочется быть объективными. Мы не стремимся кого-то очернять, а кого-то обелять. И скажем так: намерение экспорта революции было ничем не ужаснее иностранной интервенции в Россию. Тем более, что реально пролетарские полки так и не отправились в походы по планете, а вот на территорию нашей страны войска Германии и Австро-Венгрии, Турции и Румынии, Чехословакии и Польши, Великобритании и США, Японии и Финляндии реально пришли. А после ухода австро-германских войск в декабре 1918 года в черноморских портах высадились воинские контингенты Франции и Греции, Италии и Сербии.
Белые армии, следуя за иностранной интервенцией, как её второй эшелон, втянули Россию в полномасштабную Гражданскую войну. Если бы не иностранное вмешательство, Гражданской войны, скорее всего, не произошло бы.
Когда война стала фактом, ВЦИК объявил страну военным лагерем. 30 ноября был создан Совет рабочей и крестьянской обороны (в 1920-м преобразован в Совет труда и обороны, СТО). Возглавил его председатель Совнаркома Ленин. СТО руководил военными операциями, ведал вопросами комплектования и снабжения вооружённых сил. Его постановления были обязательны для всех.
Была введена всеобщая трудовая повинность для лиц от 16 до 50 лет, ужесточены требования к соблюдению трудовой дисциплины. Вместо торговли действовало карточное распределение продуктов. Лица, не занятые общественно-полезным трудом, карточек не получали: кормить любителей жить, не работая, было нечем — приходилось содержать воюющую армию. Под определение тунеядцев попала и часть интеллигенции, чей труд в тех условиях мог быть признан не общественно полезным.
Завершение Гражданской войны породило шатания в партии большевиков. Советская власть устояла — но мировой революции не произошло! А ведь Гражданскую войну партийцы считали международным, а не внутрироссийским делом. Вроде бы одержали победу, — говорили сторонники марксистских догм, — но если мировой революции не случилось, то, значит, мы проиграли. Сам Ленин в 1921 году на III конгрессе Коминтерна признавался: «Когда мы начинали … мы думали: или сейчас же, или, по крайней мере, очень быстро наступит революция в остальных странах, капиталистически более развитых, или, в противном случае, мы должны погибнуть».
Та же склонность участников «оперативного управляющего ядра» опираться на догмы сыграла с ними злую шутку и в решении национального вопроса. Веря в благотворность пролетарского интернационализма, верили и в то, что скоро национальные различия исчезнут, границы будут ликвидированы, и воцарит повсюду дружба трудящихся народов. А пока нужно заручиться поддержкой буржуазных соседей, обещая им, и отдавая им, что угодно. Поэтому, подписывая договора с получившими независимость Финляндией, Эстонией, Латвией и Польшей, советская сторона не задавалась вопросом обоснованности границ. Вот почему Латвия и Эстония получили ряд районов с преобладанием русского населения, Польша — западные районы Украины и Белоруссии, а граница с Финляндией пролегла от Петрограда на расстоянии досягаемости дальнобойной артиллерии. Позднее, когда мечты и надежды пошли прахом, из-за этого возникло немало проблем.
Внутри страны был создан наркомат по делам национальностей, Наркомнац. В 1920-м в его составе создали Совет Национальностей, который стал чем-то вроде парламента национальностей. Занимался наркомат всем, что имело совместный интерес для республик: политикой, экономикой, культурой, сельским хозяйством…. Руководил им И. В. Сталин и, может быть, поэтому не удалось некоторым восторженным марксистам внедрить свои странные проекты. А ведь предлагалось вообще отменить упоминание национальностей, и вместо национальных республик поделить страну на одни только экономические районы… После образования в 1922 году СССР, Наркомнац был ликвидирован, а Совет Национальностей преобразовали во вторую палату всесоюзного ВЦИКа. Тогда же началась перемена идеологии с интернационалистской и коммунистической на государственническую, даже державную.
Народный комиссар финансов Г. Сокольников представил на утверждение Политбюро назначение членом коллегии Наркомфина и начальником валютного управления профессора Л. Н. Юровского. Тот не был коммунистом, и в Политбюро его никто не знал. Кто-то из членов Политбюро спросил:
— Надеюсь, он не марксист?
Сокольников поторопился ответить:
— Что вы, что вы, валютное управление, там надо не языком болтать, а уметь дело делать.
Политбюро утвердило Юровского без возражений.
Экономика военного коммунизма
После всех пертурбаций начала ХХ века Россия вкатилась в свою новую историю на пике нестабильности. Общество, экономика, мораль были в ужасающем состоянии. Первые декреты Советской власти давали опору для возврата к новой стабильности, но только лишь опору.
Детального плана преобразований, в том числе экономических и организационных, у большевиков не было. Они, как уже сказано, ждали, что после победы мировой революции пролетариат более развитых стран возьмёт на себя выработку социалистического курса, а российскому останется только поддерживать. Но — не сложилось. Высшая власть — «оперативное ядро», задавалась вопросом: Что делать?
Через неделю после Октябрьского восстания и завоевания власти, ВЦИК и Совет Народных комиссаров (СНК), опираясь на проект В. И. Ленина[48], издали «Положение о рабочем контроле». Рабочие каждого предприятия, действующие через свои выборные учреждения (завкомы, фабкомы и т. п.), с участием представителей от служащих и от технического персонала, получали право контроля над производством, куплей, продажей продуктов и сырых материалов, хранением их, а также над финансовой стороной предприятия. «