В предвоенное пятилетие правительство отпустило на военные заказы, реконструкцию и строительство новых заводов около 200 млн рублей. Но принятые программы развития армии и флота могли быть выполнены лишь к 1917 году. В начале войны артиллерийских снарядов не хватало, обеспечение артиллерией было недостаточным, плохо было с винтовками. Генерал Брусилов писал:

«По сравнению с нашими врагами мы технически были значительно отсталыми, и, конечно, недостаток технических средств мог восполняться только лишним пролитием крови…»

Царская бюрократия не показала себя способной организовать производство и взять на себя руководство делом военно-экономической мобилизации. Иначе говоря, в толще закостеневшей царской бюрократии не возникло «оперативное ядро», способное генерировать новые идеи и проводить их в жизнь. Стоит ли удивляться, что начался подъём оппозиционных организаций, и прежде всего, оживился «второй эшелон» консументов властной «пищевой пирамиды». Летом 1915-го оформился Думский прогрессивный блок с целью ограничение власти самодержавия.

Из-за отвлечения на войну почти половины трудоспособных мужчин и почти четверти лошадей сбор хлеба в России сокращался. Хлеба хватило бы для нужд фронта и тыла, но деградация железнодорожного транспорта сделала проблему неразрешимой. На Дону, Урале и в Сибири запасы продовольствия лежали мёртвым грузом, а центр России голодал; Донбасс был завален углем, а столицы мёрзли. Развалилась финансовая система. Количество денег в обращении увеличилось в разы; рос государственный долг. Дорожало всё: хлеб, масло, промтовары.

И как же вели себя в этих условиях дворяне высшего круга? Судить об этом позволяют записки иностранцев, побывавших в России как раз в тот период. В январе 1917 года в Петроград прибыла делегация от стран Антанты: генералы, адмиралы, политики, экономисты. Они встречались со многими значимыми людьми и, разумеется, с Николаем II, а уехали всего за несколько дней до Февральской революции[45].

Брюс Локкарт, британский генконсул, писал:

«Я нашёл атмосферу в Санкт-Петербурге ещё более удручающей, чем когда-либо. Шампанское лилось рекой. „Астория“ и „Европа“, два лучших столичных отеля, переполнены офицерами, чьё место должно бы быть на фронте. Не считалось зазорным быть „уклоняющимися“ или искать синекуру в тылу… На улицах же — длинные очереди бедно одетых мужчин и громко возмущающихся женщин, которые ждали хлеба, а его всё не подвозили».

Делегаты пробыли в России три недели, побывали не только в Петрограде, но и в Москве, и на фронте. Английский военный министр лорд Милнер во время поездки в Москву имел беседы с председателем Всероссийского земского союза князем Г. Е. Львовым, который вскоре, после отречения Николая II, стал председателем Временного правительства. Львов вручил Милнеру текст своего заявления, в котором говорилось, что, если император не проведёт конституционной реформы, революция неизбежна. Более того, Львов указал срок — через три недели. Почему такой срок? Скорее всего, потому, что через три недели должна была собраться Дума. Правда, под революцией Львов подразумевал не народное восстание, а некие события в верхах.

В целом впечатления представителей Антанты оказались невесёлыми. Тягучие многословные заседания, многочасовые приёмы и обеды, общая неэффективность бюрократии. Один из делегатов, генерал Вильсон писал в дневнике: «Они потеряли свой народ, своё дворянство, а теперь и свою армию — и я не вижу для них никакой надежды; однажды здесь произойдёт что-то ужасное… Император и императрица — на пути к свержению. Все — офицеры, купцы, женщины — открыто говорят, что надо избавляться от них».

Сразу после заключительной встречи с Николаем II посол Бьюкенен дал телеграмму в британское министерство иностранных дел: «Я мог бы резюмировать положение следующим образом. Хотя император и большинство его подданных желают продолжения войны до конца, однако Россия, по моему мнению, не будет в состоянии встретить четвёртую зимнюю кампанию, если настоящее положение будет продолжаться до конца; с другой стороны, Россия настолько богата естественными ресурсами, что не было бы никаких оснований для беспокойства, если бы император вверил ведение войны действительно способным министрам».

Уже в Лондоне, после падения царизма, Милнер в письме одному из коллег прямо возложил вину за происходящее на русский бюрократический аппарат: «Бюрократия была так насквозь пропитана стремлением своекорыстно использовать служебное положение, фаворитизмом, некомпетентностью и коррупцией, что это вело к голоду в армии и к проигрышу войны — и все это знали, в том числе и солдаты».

А в письме британскому послу Бьюкенену он отметил: «Боюсь, что теперь Россия пройдёт через все стадии революционной лихорадки и ничто не поможет ей, даже если это будет длиться годами — пока новая форма власти, вероятно, деспотической и непредсказуемой по своему характеру, не возникнет из этого хаоса».

22 февраля в Петрограде начались стихийные волнения. Шли многолюдные митинги под лозунгами «Хлеба!», «Мира!», «Свободы!»; демонстранты заполонили главные улицы города, они несли красные флаги и лозунги «Долой войну!», «Долой самодержавие!». Полиция не могла справиться, а войска не обнаруживали склонности усмирять толпу. Стачка рабочих приобретала всеобщий характер.

Оппозиционеры буржуазного толка (назовём их «либералами»), в числе которых были депутаты Думы от буржуазных партий и генералитет, предполагали преодолеть кризис через дворцовый переворот, чтобы в рамках монархии внедрить свои идеи. Царская властная верхушка («консерваторы») считали, что надо подавить буржуазную оппозицию, заодно репрессировав социалистов (которых назовём «революционерами»), и в соответствии с этой идеей провели аресты активистов революционных организаций, а некоторые демонстрации были расстреляны.

Революционеры, в число правящей элиты не входившие, на фоне этих событий возродили Советы рабочих и прочих депутатов, придумку 1905 года. Советы были тем органом, где народ мог напрямую высказывать свои чаяния и своё мнение о политике.

Совет рабочих депутатов открыл свои заседания 26 февраля в Таврическом дворце. Председателем был Н. С. Чхеидзе (меньшевик), а одним из его заместителей стал А. Ф. Керенский (трудовик). В тот же день царь распорядился о «перерыве занятий Государственной думы», то есть о её роспуске, и назавтра, 27 февраля либералы образовали Временный комитет Думы во главе с М. В. Родзянко. Это частное собрание нескольких членов распущенной Думы обратилось к населению с довольно пустым воззванием, а поскольку уверенности в поддержке населения не было, одновременно отправили телеграмму главнокомандующему ближайшего к Петрограду Северного фронта Н. В. Рузскому с сообщением, что надо бы безотлагательно призвать лицо, «которому может верить вся страна». Дескать, этому неведомому лицу будет поручено «составить правительство, пользующееся доверием всего населения».

Очевидно, что эти причастные к властным кругам люди желали собственного сохранения у власти и намекали военному командованию, что царский председатель Совета министров Н. Д. Голицын не то «лицо», которое нужно в данный момент. Это прямой призыв к перевороту! Генералитет согласился, и думские заговорщики перешли к арестам царских министров. Но Петроградский Совет тоже опубликовал своё воззвание и назначил районных комиссаров в столице.

Советы де-факто захватывали власть. А что могли противопоставить этому дворяне-заговорщики? Только захват власти де-юре, создав видимость законности овладения именно ими высшей властью в стране. Для этого им требовалось отречение от престола императора с тем, чтобы Комитет мог сформировать правительство на основе этого юридического акта. Но они планировали не переход к республике, а сохранение конституционной монархии, только не с Николаем в качестве царя. Это сейчас он объявлен святым, а тогда, по словам А. И. Деникина, «врагом народа его (царя Николая. — Авт.) считали все: Пуришкевич и Чхеидзе, объединённое дворянство и рабочие группы, великие князья и сколько-нибудь образованные солдаты…»