Странно, оказывается этот отморозок вышел. Креван скосил глаза. Действительно, приятель bostoon’а, получив, наконец, возможность позавтракать, уписывал за обе щёки пончики с шоколадным муссом, но Билла рядом не было. «Должно быть, вышел в туалет», — пришла в голову мысль. Креван нащупал в кармане плаща какие-то бумажки, вытащил их на свет.
— Я же не могу уйти просто так…
Тон был шутлив, но Сью, похоже, не была расположена к лёгкой беседе. Не глядя, она выхватила из руки Фланагана одну купюру и подтолкнула его к выходу:
— Быстрее же! Он сейчас вернется…
Креван послушно пошел к выходу, но не сделал и двух шагов, как дверь туалета с шумом распахнулась. Фланаган вскинул взгляд. Bostoon шел наперерез, глаза его были опущены в пол. Попытавшись избежать столкновения, Креван отпрянул вбок, но плечо Билла, как таран разворачивает измочаленную створку ворот, развернуло Фланагана на девяносто градусов. Он устоял, но от неожиданности выдал несколько крепких словечек в адрес тупых баранов, у которых глаза с рождения расположены на заднице. Bostoon Билл уже вроде бы прошедший мимо, развернулся на ходу и непонятно каким образом оказался рядом, зажав в кулак отворот плаща Кревана:
— Ты что сказал, жопа?
Фланаган встретился глазами со взглядом Билла. Он горел весельем и предвкушением скорого развлечения, от былой злости и след простыл. Креван похолодел, но к чести своей, не впал в прострацию, а попытался освободиться. Он дёрнулся раз, другой, однако попытки эти желаемого эффекта не принесли — Билл держал его крепко. Тогда Фланаган напустил на себя высокомерно-удивленно-возмущенный вид и перешел в словесную атаку.
— Эй, я не понял, какого хрена?! А ну, быстренько руку убрал!
Вышло не столь грозно, как хотелось бы. Билл улыбнулся, глаза его сощурились, мол, говори-говори, я могу и подождать. Откуда-то сбоку вынырнул второй bostoon. Лицо его было серьёзно, даже выглядело огорчённым. Он произнес:
— Парень, ты был груб, поэтому старине Биллу МакКуину придётся тебя наказать… Это наказание будет тебе уроком, мать твою растак.
И тут Креван всё испортил. Он начал оправдываться.
— Но, ребят, это мой косяк, да… Я, правда, не хотел тебя оскорблять. Просто, ты так неожиданно вышел оттуда… Мне, честно, так жаль…
— Да ни х… тебе не жаль. Будь мужиком, пошли…
Он повлек ошеломлённого и не слишком сопротивляющегося Кревана к выходу. В голове его метались самые пугающие образы, и ярким красным светом вспыхивала только одна мысль: «За что мне всё это?..»
Глава 7
Оседлые пришли сюда очень давно, ещё до рождения Крейвана. Глава-основатель, дед нынешнего главы общины, со своей женой и несколькими соратниками странствовали по свету, неся безликим, как они думали, свет духовного просвещения. По-видимому, местность им так понравилась, что они решили задержаться здесь подольше. Сменилось уже два поколения оседлых, община разрослась с пары семей, которые пришли вместе с отцами-основателями, до нескольких сот поселенцев. Среди этих нескольких сотен, в основном, семейных, проживала и Брейда Фланахэн, жена покойного Джейда Фланахэна, мать Крейвана Фланахэна.
В её доме Крейван сейчаси отдыхал, совершенно опустошенный после обряда очищения. Он сидел за столом и наслаждался поздним завтраком, по-деревенски простым и сытным. Хотя Крейван с предвзятостью относился ко всему, что было связано с низшей кастой простолюдинов, для простой и вкусной еды он делал исключение. Натуральные, «только что с грядки», продукты он привечал настолько же, насколько презирал их производителей. Впрочем, к обитателям общины это не относилось. Бекон, отварной картофель, приправленный зеленью, полголовы овечьего сыра и здоровенный кусок ещё теплого хлеба с хрустящей корочкой, примиряли Фланахэна с убогостью сельского быта, выставляемого, как ему казалось, общиной напоказ. Пока он с жадностью расправлялся с содержимым тарелки, мать, сидевшая напротив, молча улыбаясь, наблюдала за ним. Глаза лучились радостью, испытываемой матерью при виде голодного ребёнка, дорвавшегося до угощения, но где-то в глубине её взгляда Крейвану почудилась какая-то тень, налёт беспокойства. Наконец, когда последняя крошка сыра была подобрана кусочком хлеба, он удовлетворенно откинулся на спинку стула. До прихода главы общины Хэнрана с супругою Бэррейн оставалось ещё какое-то время. Они всегда заходили к Брейде засвидетельствовать свое почтение, когда у неё гостили дети. Крейван вообще был в хороших отношениях со многими членами общины, дружескими их назвать было трудно, но общие темы для разговора находились легко. С Хэнраном и Бэррейн всё по-другому. Они были давними знакомыми семьи Фланахэн; ещё родители Хэнрана знались с родителями отца Крейвана, а сам Хэнран после смерти отца Джейда Фланахэна взял на себя опеку над Крейваном и близнецами. Хэнран и Бэррейн всегда воспринимались младшими Фланахэнами, как добрые бабушка и дедушка, хотя были вовсе не старыми (Хэнрану в прошлом месяце стукнуло шестьдесят шесть, а Бэррейн только-только разменяла седьмой десяток и была ненамного старше Брейды). Они, конечно, знали об отношении Крейвана к Общине, не к оседлым безликим, а именно к Общине, как религиозному продукту. Но, несмотря на это знание, никогда не упрекали Фланахэна в безбожии и не пытались завлечь на свою сторону. Иногда, правда, Крейван и Хэнран устраивали не вполне серьёзный диспут о природе безликих, о роли Творца в ней, и об отношении к этому оседлых. Но каждый всегда оставался на своих позициях, и спор оканчивался прощальным дружеским рукопожатием. В случае же, когда мать заводила душеспасительные беседы, чего Крейван терпеть не мог, либо Хэнран, либо Бэррейн вмешивались и ловко переводили разговор в другое русло. Хэнран вообще считал, что насильно заставить человека изменить себя невозможно, он сам должен прийти к изменению. Бэррейн полностью поддерживала мужа в этом мнении. Вместе же, они втайне надеялись на то, что Крейван, а может и близнецы, в итоге присоединятся к общине.
Крейвану было жаль старых друзей, которые обманывались в своих ожиданиях. Община была местом, где ему были рады, где его всегда примут и даже, при необходимости, приютят на время. Но община никогда не станет домом. Он не мог не то, чтобы понять, а именно принять факт отказа от своей природы, от способности, коей безликие обладали с рождения. Если уж Создатель наделил их этой способностью, то ею следует пользоваться, а как иначе? Однако, у оседлых была своя трактовка этой данности. Они считали, что Создатель наделяет безликих способностью не для использования её в Ремесле, а как наказание за какой-то Древний Грех (все это было изложено в книгах оседлых, но Крейвану и в голову не приходило изучать их. Вслед за коготком можно, как той птичке, увязнуть полностью). Чем дольше человек применял свою способность, тем скореё Темный подбирал его падшую душу. В качестве примера приводилось Безумие Безликих — как воплощение Абсолютного Зла. Посему, добродетельному безликому надлежит бороться с этим даром, а не усугублять вес Древнего Греха. Пришедший в общину был обязанотказаться от использования впредь греховной способности, отказаться от своей мирской фамилии, оставляя, правда, свое мирское имя, а жизнь свою проводить в простом труде на земле во искупление прошлых грехов. Безликий, уличенный в нарушении главной заповеди оседлых, изгонялся из общины, лишаясь права в сколько-нибудь обозримом будущем быть снова принятым в лоно общины. «По крайней мере, их не сжигают прилюдно», — сыронизировал как-то Фланахэн в одном из редких теологических споров с Хэнраном. «Вот именно! Другие религии вовсе не так терпимы к отступникам…» — получил он отповедь старика.
Из задумчивости его вывел голос матери: