Девушка
Девица, Её душа таится, Как жемчуг в глубине: светла, темна. На сердце – лёгкость, на лице – весна, Изящна бровь, что как волна Сквозь редкий лес видна: Губ её дверца Дрожит, как лист осины у окна От бури сердца. Мы душами слились, Но не заполнен лист. Сей труд словесный Закончу, коль познаю план небесный: Ведь путь её тернист.
Влюблённый
Смертный, если ты влюблён, То гони из жизни вон Всё, что воодушевляло, Защищало, подавляло. Ты созрел? Что возраст твой? На странице роковой Жизни пурпурные знаки Ярко светятся во мраке. Что есть скорбь? Покоя дар, Для Любви – индийский жар. Болен! Так молись покорно О сиделке животворной. Смерть придёт, последним взглядом Ты Любовь увидишь рядом. Смерть уныла? Но смела — Нам могилу поднесла! Небеса – то лишь шкатулка: Клад Любви звенит в ней гулко, Прежде чем души горенье Канет в бездну разложенья. Коль ты любишь, то вослед От людей не бойся бед.
Элис Мейнелл[248]
(1847–1922)
Из сборника «Прелюдии» (1875)
Возлюбленный (ая) предлагает лучшее продолжение
Твоя краса не сохранится В любовной вечности моей. Твои улыбки всех светлей, Но исчезает их зарница, Даря мне несколько лучей. И слов твоих уходит сладость, Как будто смерть пришла за ней, И смех твой стихнет в шуме дней, Твоих мелодий гаснет радость, Но те, что мне – звучат сильней. Ты в сердце спрячь моём в покое Всё, что не хочешь дать, скорей. И будь к себе, ко мне добрей. Мой кубок полн водой речною, Но не достигнет он морей.
Из сборника «Стихотворения» (1893)
Отречение
Не думать о тебе! с большим трудом Любви я избегаю наслажденья — Любви к тебе – среди небес свеченья, В припеве песни самом дорогом. Средь сладких мыслей светится тайком Мысль о тебе, души моей виденье; Её гоню из сердца целый день я; Не стать ей ныне явью, ни потом. Когда же сон мои закроет вежды, Когда позволит ночь передохнуть, Все нужные мне узы будут сняты, И воля скинет все свои одежды, Я с первой грёзой сна увижу путь И побегу к душе твоей крылатой.
Мэри Элизабет Кольридж[249]
(1861–1907)
Из сборника «Поклонники фантазии» (1896)
Ведьма
Я очень долго ходила в снегу, Но я слаба и мала, Мокрая шубка, сжатые зубки, Дорога была тяжела. Бродила я по цветущей земле, А здесь лишь несколько дней. Меня на порог поставьте, и в дом пустите скорей. Леденящий ветер – жестокий враг, Я долго стоять не могу, Жёсткие руки, в голосе – муки, И смерть на каждом шагу. Я всё же крошка-девица, Ножкам моим всё больней. Меня на порог поставьте, и в дом пустите скорей. Её голос на женский голос похож, В нём страсти сердечной звук. Она явилась, и пламя забилось, И сникнув, погасло вдруг. С тех пор не горел больше мой очаг, Ведь я торопился к ней, Её на порог поставить, и в дом пустить поскорей. 1893
Из сборника «Награда фантазии» (1897)
Мгновение
Короной красной облака Венчают пики гор. На бурном небе свысока Ярится солнца взор. Зачем ты смотришь на меня, Вздыхая все года? Во все века такого дня Не будет никогда.
Из сборника «Стихотворения» (1908)
Замужество
Одна ты не спишь, не проснёшься одною, Мечты и молитвы теперь вдвойне; И сестры сказали порой ночною: Тебя не увидим мы, дева, в окне. Мы глаз не увидим твоих сиянье, Смеющихся, буйных, в веселья час, Танец твой под омелой[250], лобзанья, Шалость твою средь нас. Скоро должна к нам явиться матрона, С голосом низким, мудра и мила, Буду ли к ней я теперь благосклонна? Ведь дева в ней уже умерла!
«Мой милый взял моё сердце, я – его»[251]
Никто так не любил меня, как горе. Оно с рожденья бегало за мной. Крало игрушки с ревностью во взоре, Осталась я одной. Поющих птиц в моём саду сначала Отпугивал его протяжный стон; Оно моих любимых убивало, Мне скорбь – его закон. О горе, я кляла тебя юницей, А ныне мне твоя приятна власть; В твоих руках костистых, как в темнице, Тебя люблю – не страсть.
В этот день
Кто плачет у могилы, Кто в комнате без силы, Цветёт лишь ирис милый — Я помню. Лишь цикламена кроны Раскроют все бутоны, Мне плакать нет резона — Я помню.
Оскар Уайльд[252]
(1854–1900)