Посвящается Энн Грегори
«Нет, никогда парнишка, Страдающий, несчастный, От Ваших волн медовых, Что к ушку вьются страстно, Саму Вас не полюбит, Лишь волосы атласны». «Но я могу покрасить Их в рыжий цвет прекрасный, Коричневый, иль чёрный. Тогда юнец несчастный, Меня саму полюбит, Не волосы атласны». «Слыхал, вчера священник, Лишь вечер пал ненастный, Стих отыскал, гласящий, Что лишь Господь всевластный Любить саму Вас может, Не волосы атласны».
Из сборника «Графиня Кэтлин и различные легенды и лирика» (1892)
Когда, состарясь, медленно прочтёшь
Когда, состарясь, медленно прочтёшь Ты эту книгу, сидя у огня, Припомни, как бездонностью маня, Твой нежный взгляд был прежде так хорош. Тебя любили многие за миг Изящества, по правде, или нет, Но лишь один любил в тебе рассвет Блуждающей души и грустный лик. К пылающим поленьям наклонись, Шепчи, жалей, Любовь ушла с тех пор, Ступая по вершинам дальних гор, И, скрыв лицо средь звёзд, взлетела ввысь.
Ричард Миддлтон[305]
(1882–1911)
Из сборника «Стихотворения и песни» (1912)
Некая возлюбленная, некая девушка
Зачем её глаза блестят, Лобзанья всё сильней, Когда я летней ночью рад Любить лишь душу в ней? Бог дал глазам тем удальство, Раскрасил их огнём; Летит прах сердца моего К углям желанья в нём. Её уста нежны, чисты, Божественный овал — Так я слугой своей мечты Увы, навеки стал. Ах, тело у неё – цветок, Вкруг шеи вьётся прядь, Везде ищу её исток, Триумф и благодать. Когда я к нежным пальцам рук Её готов припасть, Мужчины все умрут от мук За меньшее, чем страсть. Её живой и милый вид — Мне как молитвы свет; Но лучшее во мне кричит: «Всей красоты в ней нет!» Восторг мой должен умереть, В спокойствии я сник, Чтоб без желанья лицезреть Её желанный лик. Но не глаза, что так блестят, Ни губы страстных дней — Всю жизнь во снах я буду рад Любить лишь душу в ней.
Альфред Нойес[306]
(1880–1958)
Из сборника «Ткацкий станок годов» (1902)
Триолет
О, любовь! Открой глаза, Отгони тяжёлый сон! Розовеют небеса. О, любовь! Открой глаза! Чуть блестит звезда-краса, Луч зари к тебе склонён. О, любовь! Открой глаза, Отгони тяжёлый сон.
Из сборника «Четыре поющих матроса и другие стихотворения» (1907)
Разбойник («The Highwayman»)[307]
Часть I
Ветер потоками мрака хлестал по верхушкам крон, Луна в облаках мелькала, как призрачный галеон. Дорога змеёй серебрилась на лоне кровавых болот, И скачет разбойник снова, Он скачет и скачет, снова, И вот прискакал он снова к таверне, и встал у ворот. На лоб надвинута шляпа, у горла из кружев пучок. Камзол – темно-красный бархат. Замша обтянутых ног. Коричневый плащ ниспадает. Ботфорты до бёдер. Мороз. Он словно в бриллиантах – мерцает, Его пистолет – мерцает, И шпага его – мерцает под сводом бриллиантовых звёзд. Подковы зацокали звонко, когда он въезжал во двор. Кнутом постучал по ставням – закрыто всё на запор. Он тихо присвистнул в окошко. Громче её позови! Ждала там хозяина дочка, Бесс, черноглазая дочка, Кто в чёрные косы вплетала алеющий бант любви. Но тайно в таинственном мраке скрипнула дверь на крыльце, Подслушивал конюх со злобой на белом, как снег, лице. Пустые глаза безумны, и запах гнилой изо рта; Он любит хозяина дочку, С алыми губками дочку, Молча, как пёс, он слушал, что нежно разбойник шептал. «Один поцелуй, моя радость, а цену назначь сама, К тебе я вернусь на рассвете, и золота будет сума; Но если погоня с дороги меня повернёт назад, Тогда лишь при лунном свете, Меня жди при лунном свете, Вернусь я при лунном свете, хотя бы разверзся ад». На стременах он поднялся, но руки их не сплелись. Она, покраснев, распустила и сбросила волосы вниз, — Чёрный каскад аромата упал ему прямо на грудь; И он целовал в лунном свете Волны его, в лунном свете, А после, коня в лунном свете пришпорив, пустился в путь.
Часть II
Но нет его на рассвете. И в полдень его всё нет. Луна из рыжинок заката готова родиться на свет. Дорога, как вожжи, скрутилась на ложе кровавых болот. В мундирах своих маршируя, В красных своих маршируя[308], Отряд подошёл, маршируя, к таверне, и встал у ворот. Солдаты Георга[309] молчали и пили хозяина эль, Затем его дочь связали и бросили на постель. Заткнули ей рот и встали с мушкетами у окна. Там смерть была в каждом окошке, И ад в самом тёмном окошке, Ведь Бесси «дорога смерти» была хорошо видна. Солдаты над ней смеялись, решили затем припугнуть: Мушкет закрепив, они дуло направили прямо ей в грудь. «Постой на часах!» – пошутили. Мертвец ей сказал тогда — Ты только при лунном свете, Меня жди при лунном свете, Вернусь я при лунном свете, хотя бы разверзся ад. И трёт за спиною руки; верёвки, увы, крепки! И крутит до боли руки – все пальцы уже в крови! Ещё, ну ещё! Во мраке часы замедляют бег… Ударом – пробило полночь, И холодом – била полночь, И в палец ударил холод! Курок теперь мой навек! Вот в палец ударил холод! Но дальше – не протянуть! Она поднялась, хотя дуло направлено прямо ей в грудь. И пусть её слышат, бороться она не желает вновь. Дорога пуста в лунном свете, Чиста и пуста в лунном свете, Как кровь её, в лунном свете, рефреном стучит любовь. Цок-цок и цок-цок! Она слышит! Подковы так громко стучат. Цок-цок и цок-цок! Но не близко! Оглохли они, или спят!? По ленте из лунного света, по бровке крутого холма, Сюда прискакал он снова, Скакал и скакал он снова! Мундиры глядят в прицелы! А Бесси печально пряма. Цок-цок в тишине морозной! И в эхе ночном цок-цок! Всё ближе и ближе он. Светом взорвалось его лицо. Глаза она распахнула, вздохнула она глубоко… Вот палец скользнул в лунном свете, Мушкет громыхнул в лунном свете, Ей грудь разорвал в лунном свете. Ей смерть – но сигнал для него. Коня развернул он и шпорил, не зная о том, кто стоял Согнувшись, и голову Бесси в кровавых ладонях держал! И только под утро узнал он, – осунувшись, онемев, Как Бесси, хозяина дочка, Его черноглазая дочка, Любовью жила в лунном свете, но смерть обрела во тьме. Назад, обезумев, он скачет, и небу проклятия шлёт, Дорога клубами пылится, направлена шпага вперёд. Кровавые шпоры сверкают, камзол – как вишнёвый сок. От пули он пал на дороге, Упал словно пёс на дороге, Лежит он в крови на дороге, у горла из кружев пучок. * * * Они тихой ночью шепчут: «Вот ветер шумит среди крон, Луна в облаках мелькает, как призрачный галеон, Дорога змеёй серебрится на лоне кровавых болот, Разбойник прискачет снова, Вот скачет он, скачет снова, И вот подъезжает снова к таверне, он здесь, у ворот. И цокают звонко подковы, – он снова въезжает во двор. Кнутом он стучит по ставням – закрыто всё на запор. Он тихо свистит в окошко. Громче её позови! Его ждёт хозяина дочка, Бесс, черноглазая дочка, Кто в чёрные косы вплетает алеющий бант любви.
Из «Собрания стихотворений», т. 2 (1913)
Туман в низине
I Туман в низине, дымкой слёз Путь преградил мне он. Рубина блеском или роз Был день не освящён; Туман покрыл лесистый склон Ужасной пеленой, Среди покрытых снегом крон Смешался с белизной. II Меня он хочет обернуть, Приблизившись ко мне, Среди деревьев скрытый путь Я вижу в тишине. И словно в тихой глубине, Таясь, они плывут В мирах подводных как во сне, Раскинув ветви тут. III Туман в низине, где с трудом, На ощупь я бреду! Проплыла изгородь, кругом Всё серо, как в чаду. Дорогу в ярде не найду, Становится темней, Я наклонился на ходу, Где ветви, блеск камней? IV Исчез знакомый мне плетень, Любой не слышен звук. На мили растянулась тень: Казалось, мир вокруг Пропал в безбрежном море вдруг, И всё живое в нём. Я жизнь и смерть, мгновенье мук Познал туманным днём. V Огромный купол неживой Мне голову сдавил, А ниже с прелою листвой Смешался липкий ил. Здесь тихо, как среди могил. Кровавых слёз поток Из сердца тишину пронзил, Или заплакал дрок. VI Туман в низине. В каждый крик Души без божества Он серой массою проник, Где вера чуть жива. Моя надежда здесь мертва, Не нужен ей полёт: Ведь небо, видное едва, Молитву осмеёт. VII Когда я ощупью шагал, Тьма затряслась у ног. Взлетели крылья, словно встал, Свой склеп разрушив, Бог. Я их послушать только мог… И птица-мысль моя Летит вот также в свой чертог, В прекрасные края. VIII Мечтой безумца у меня Вдруг осветился взор, Ворвалась улица огня, Мук и восторга спор. И моря пенистый узор Под дымчатой луной, И бесконечный звёздный хор, И солнц далёких зной, IX И дальше… Этих солнц туман Твой окружает свет, А запредельный океан С высот ли даст ответ? В ночи смертельной – крыльев след, Но где, я не пойму; Ты слишком быстр, и бел твой цвет, Чтоб следовать во тьму! X Туман в низине, но всегда Храню в душе своей Мой светлый Город, хоть сюда Иду я много дней; Туманный путь мой средь полей, Иду, чтоб не скорбеть, Средь росных тропок, среди пней, Где тьма, и жизнь, и смерть.
Японская серенада
1 Месяц молод и бел, Ивы – цвет голубой, Губы алы твои Средь ночной тишины, И пускай что-то шепчет Далёкий прибой, Тебя брызги любви моей Тронуть должны. 2 Эти капли горят Как рубин и алмаз, А угрюмые волны В пучину уйдут. О, красавица, где бы Ни скрыла ты глаз, Все страданья с собою Они унесут. 3 Пусть темны небеса, Твои ножки, как снег, Голубеют глаза, Губы маком горят. В поцелуях ночных Столько сладостных нег, Что ничтожнее их жемчуга и агат. 4 Облака ли пройдут, И увянет твой рот, И года пролетят Быстрой птицей веков; Или персик любви Губы нам не пожжёт, И улыбка твоя Станет призраком снов? 5 Нет! Любовь – это нить, Что блаженства полна, Мелодичность её Ты услышишь кругом: Поцелуй прозвучит, Забурлит ли волна, Иль прижмутся друг к другу Цветы лепестком. Уильям Блейк (1757–1827) Уильям Блейк (William Blake), английский поэт, гравер и художник, родился в Лондоне 28 ноября 1757 г., будучи вторым сыном торговца мужской одеждой. За исключением нескольких лет проживания в Сассексе, вся жизнь поэта прошла в Лондоне. В четырнадцать лет Блейк стал подмастерьем у гравёра Д. Бейзира, работая у него до 1778 г. В 1782 г., став самостоятельным мастером, он женился на Кэтрин Боучер, которая стала постоянной помощницей в его работе. Всю свою жизнь Блейк прожил в Лондоне, здесь он писал стихи, иллюстрировал различные книжные издания, в том числе Чосера и Данте. После того как в 1784 г. умер его отец, Блейк основал типографию по соседству с семейным магазином. При жизни Блейка были изданы только два сборника стихов, к которым Блейк подготовил иллюстрации, освоив метод компоновки текста и гравюры на одной пластине: это «Песни невиновности» (1789), а затем «Песни опыта» (1794).
Он сочинил эпическую поэму «Четыре Зои» как мистическую историю, предсказывающую будущее, показывающую, что зло коренится в основных способностях человека: разуме, страсти, инстинкте и воображении. Последнее десятилетие Блейк создал живописные проекты по мильтоновским поэмам L"Allegro и II Penseroso (1816), сочинил поэму «Вечное Евангелие» (1818). В 1824 г. его здоровье начало ослабевать, и 12 августа 1827 г. Блейк умер в бедности и был похоронен в общей могиле.