Нравоучительный код[296] (или моральный кодекс)
Чтоб не поверили в рассказ Вы сей, скажу я Вам, Что я его придумал сам, В нём правды ни на грош. Жену оставил дома Джонс, едва успев жениться, В горах Хуррумских ждёт его афганская граница. Там гелиограф на скале; до своего ухода Он научил жену читать загадочные коды. В любви он мудрость приобрёл, она была прекрасна, Амур и Феб им дали вновь общаться не напрасно. В горах Хуррумских он мораль читает ей с рассвета, — И на закате к ней летят полезные советы. «Держись подальше от юнцов в своих мундирах алых, Беги отеческих забот от стариков бывалых; Но есть Лотарио[297] седой, (о нём моя баллада), Их генерал, распутный Бэнгс, страшись его как ада». Однажды Бэнгс и штаб его скакали по дороге, Вдруг гелиограф засверкал активно на отроге, Бунт на границе, мысль у них, или постов сожженье — Остановились все прочесть такое сообщенье. «Тире, две точки, два тире». Божится Бэнгс: «Химера!» «Не обращались никогда «милашка» к офицеру!» «Малышка! Уточка моя!» Чёрт подери! «Красотка!» О дух Уолсли![298] это кто сигналит с той высотки?» Молчал дубина-адъютант, молчали все штабисты, Они записывали текст, скрывая смех искристый; Уроки мужа все прочли, и не без интереса: «Ты только с Бенгсом не танцуй – распутнейший повеса». (Советы вспышками давать была его задача; Любовь, как видимо, слепа, но люди в мире – зрячи). Он, осуждая, посылал своей жене сигналы: Детали всех пикантных сцен из жизни генерала. Молчал дубина-адъютант, молчали все штабисты, Как никогда побагровел у Бэнгса зоб мясистый, Сказал он с чувством, наконец: «То частная беседа. Вперёд! Галопом! По три – в ряд! Не обгонять соседа!» И к чести Бэнгса, никогда, ни словом, ни приказом, Джонс не узнал, что тот следил за гелиорассказом. Но от Мултана до Михни Границе всей известно, Что наш достойный генерал «распутнейший повеса».
Из сборника «Стихотворения» (1939)
Мольба[299]
Коль Ты с восторгом что-нибудь Из дел моих постиг, Позволь спокойно мне уснуть В той тьме, что Ты воздвиг. И вот он, краткий, краткий миг — Хладеет разум мой. Так не суди же, кроме книг, Оставленных здесь мной.
Артур Конан Доил[300]
(1859–1930)
Из сборника «Собрание стихотворений» (1922)
Взгляд в прошлое
О сердце, лучше вещи есть, Чем нега дев и пыл юнца. Есть вера, что не подведёт, И безмятежность храбреца. И долг, исполненный во всём, И сердце, что томит нужда, И леди твёрдая душой: Ей низость и корысть чужда. Все наши грёзы, о, жена, — Теперь обычны и пусты; Жизнь грусти сладостной полна, Что юности златой мечты!
Фрэнсис Уильям Бурдийон[301]
(1852–1921)
Из сборника «Ailes d"alouette»[302] (1890)
У ночи есть тысяча глаз, У дня – лишь один; Вот солнце погасло – погас И свет средь равнин. У разума – тысяча глаз, У сердца – один; Вот свет целой жизни погас: Любовь – тьма руин.
Сферы любви
Кто знает глубины, где спит вода, Где только густая тень? Кто знает высоты, где дождь огней, Где вечный на Небе день? Находит, теряет солнце Земля, Радостен ход перемен; Нам дарит Любовь бесконечный день, Иль вечную ночь – наш плен.
Альфред Эдвард Хаусмен[303]
(1859–1936)
Из сборника «Шропширский парень» (1896)
XVIII Когда я был в тебя влюблён, Я был и чист, и мил. В округе каждый изумлён: Он верно поступил! Прошёл иллюзий аромат, Всё попрано судьбой. И все в округе говорят: Он стал самим собой! XL Пронзил мне сердце ветерок Из той страны далёкой: Где шпили, фермы, хуторок, И синий холм высокий. Я вспомнил край забытых нег, На солнце дол сосновый, Дорог счастливых вечный бег, Где не ходить мне снова. LIV Терзают сердце слёзы О золотых друзьях: О девах, губки – розы, Стремительных парнях. Где реки быстротечны, Могилы тех ребят; В полях девчонки вечно Средь роз увядших спят.
Из сборника «Последние стихотворения» (1922)
Слова излишни, чародейки…
Слова излишни, чародейки Мелодий хоровод Там, где сентябрьские отавы, Иль белый май цветёт, Её я знаю, мы знакомы Уже не первый год. На бурый мох роняет шишки У вялых вод сосна; В лощинах днём кричит кукушка Впустую, и одна; Осенний хмель пьянит мне душу, Что горечью полна. В полях, мерцая, травы зреют, Колышется их ряд; Иль строем под луной в дни жатвы Снопы всю ночь стоят; Иль шквал, к зиме раздевший буки, Листвой играться рад. Владей, как я владел все годы, Прекрасною страной, Где на холмы шоссе взлетает Светящейся волной, И лес тенистой колоннадой Рокочет надо мной. Зачем природе неразумной И бессердечной знать, Что это ноги незнакомца Лугов сминают гладь, Она не спросит росным утром, Кто там бродил опять.
Из сборника «Последние стихотворения» (1922)
VIII Вот солдат с войны явился: Брал он, грабя, города; Здесь не спросят, как ты бился, Заходи к нам без труда. Мир настал, войны нет боле, Просим в гости, люд гласит, Конь пощиплет клевер в поле, А уздечка повисит. Ныне зимних нет лишений, Грязи мерзостных траншей, Пота летнего, сражений За Царей и Королей. Ржи мой конь, ржавей уздечка; Где награда, Короли; Сядь, солдат, спокой сердечко И ночлег свой здесь продли!
Уильям Батлер Йейтс[304]
(1865–1939)
Из сборника «Винтовая лестница и другие стихотворения» (1933)