Павлин кричал и важничал слегка, В лучах искрились капельки фонтана, Шумя, во двор спустились люди рано, Забыли в счастье – жизнь-то коротка. Мы в башенке смеялись у окна, Вдруг Аполлон, похожий так на Марса[232], Плюмаж пурпурный, яркая кираса, Внизу сдержал галоп у скакуна. Я видел, горд был рыцарь, без сомненья, И сердце моё дрогнуло впотьмах: Она, Любви не ведая смятенья, Моей руки коснулась благосклонно; Но выбор я прочёл в её глазах, Сердясь от ласки, как ребёнок сонный.
XI. Подслушивание
В деревьях май поигрывал с листвой, Краса моя сидела одиноко, Где папоротник, выросший высоко, Скрывал её за густью вековой. Её лицо и пряди над кустом Виднелись чуть, она читала, млея, Весь в пятнах тени от листвы над нею С чудесными стихами толстый том. Сплетал в нём Чосер[233] горестную тему, Ту, где была Крессида неверна, А Троил тосковал о ней безмерно; Но вот, закрыв печальную поэму, Спит против неба синего она, Поклявшись, что сама любила б верно.
XIII. Самонадеянная любовь
Весь день блуждали мы рука к руке, На тропках чудных пир любви вкушали, И пальцы в изумлении дрожали Мои в её спокойном кулачке. Средь нив сидели мы на бугорке, Где шея моя – солнце – ей нагрело Златые пряди, что вились несмело Вдоль моего плеча на ветерке. И так играли мы другими днями, Пастух, пастушка, с мнимым посошком; Под вязом – тень ли, свет – был тихий дом, Где страсти новой в нас пылало пламя, Затем спустились мы и шли часами В долине, рядом с искристым ручьём.
XV. Примирение
Средь вереска[234] гуляя на рассвете, Что небо зарумянил полосой, Увидел я обрызганный росой Её хитон среди густых соцветий. Она шептала – «Нет» – в своём ответе, Лежала, отвернувшись, со слезой; Затем, привстав, со всей своей красой В мои объятья бросилась, как в сети. Издалека на нас смотрел Эрот, Но прилетел, и закричал в полёте: «Не думайте, что от меня уйдёте; И там, где вы – всегда я с вами. Вот!» Всё ж двое мы – не трое, при подсчёте, Хотя Эрот – звезда, мы – небосвод.
XVI. Страх Смерти
Самонадеян, юн и полон сил, Я под окном, в тиши ночной прохлады, Пропеть ей собирался серенады, И о любви в мечтах своих просил. Но вдруг, костями белыми звеня, Выходит Смерть из тени кипариса, Ко мне подсев с гримасами актрисы, И лютню отобрала у меня. Когда с небес холодных золотая Взглянула в глубь беззвёздных вод луна, Прекрасный лик блеснул мне из окна; Я, Смерти не боясь, в улыбке тая, Стал на головку милую смотреть. Потом назад, и что! Сбежала Смерть!
XX. Эпиталама
В лилейных прядях, на педаль органа Любовь своею ножкой белой жмёт, Как запах плода льётся гамма нот, И ладаном наполнен воздух пряный. Там, в алтаре с оградою чеканной, Священник пальму и потир несёт, А музыканты с лютнями вперёд Идут средь дев, что свежи и румяны. В венцах мы видим солнце на рассвете: Авроры алой золотой наряд. Пока поют дискантом чистым дети, И мальчики кадилами звенят, Любовь на хорах с радостною силой Нам жизни увертюру завершила.
Прощание
Твоё лицо не вижу боле! Плющ на крыльце, листва в садах Зря шелестят теперь на воле — Я им не рад, увы и ах! В бесчувственных морях. Когда же яркой чередою Сквозь воздух ударяет свет, Там, между ветром и водою, Мне шлёт видение привет: Восторга слабый след. Как человек, чьи дни и ночи В плену любовной маяты, Когда-то мать свою воочью Узрит с небесной высоты Со взором чистоты; Так я, кто в глубине опасной Средь бурных волн хотел играть, Во сне смогу ли ежечасно Я о лице твоём мечтать, Где тишь и благодать.
Рай
Её глаза – два голубка, Её уста как вишни красны, Как нектарин щека гладка, В цвет абрикоса – прядь атласна. Смеются все её черты Над зрелым плодом, над цветками, И ароматные мечты В ней распустились лепестками. В её изгибе нежных губ Соединились Рай и Ева, А я, Адам, кто рыж и груб, Я недостоин милой девы. Её люблю я всё сильней, И чаю в высоте небесной Познать красу души у ней Посредством красоты телесной[235].
Гвиневра[236]
В жаркую ночь под сенью роз (Персик, яблоко и абрикос), Что вьются осенью в глубине Сада по высокой стене, Гвиневра, словно закат, в огне, Страсть Ланселоту сулит средь грёз. У окна, наверху, невидим, один (Орех, яблоко и нектарин), Гавейн[237] лениво начал бренчать На лютне, и смог, наконец, узнать Лик страстный и Королевы прядь. Усмехнулся зло паладин. Долгий поцелуй слаще вина (Орехи вишня, смола, сосна), Как лёгок ножек её нажим По листьям багряным, сухим, Простилась с любимым своим, Заливаясь румянцем она. Горе душе, чей порыв смирён, (Мухомор, полынь и паслён), Горе чарующей той красоте, Доблести дней, ночей чистоте, Горе, розе – чернеть на кусте, Горе, сердцу – терзанья и стон.
Из сборника «Новые стихотворения» (1879)
У реки
Журчит поток прозрачный У ног, пожухлый лист Шуршит в траве невзрачной Под ветра тихий свист. Природа песней этой — Прощай, сказала лету. Вверху, где ветер вьётся, Создали буки сень, И в знак любви к нам льётся От них густая тень. Колеблются их ризы Последней лаской бриза. Внизу река струится, Пахнув старинным в нас, Ей вековечно виться, Вести свой древний сказ; Тростник дрожит высокий, Пока в нём жизни соки. Головки поздних лилий Раскрыли чаши в ряд И в воду опустили Задумчивый свой взгляд, А свежие соцветья Качнул осенний ветер. Сквозь дивный мир, безбурный, Промчалась егоза: Блестящий луч лазурный На крыльях – стрекоза. Полёта шелест резкий, Как отзвук света, блеска. Твою держу я руку, Любимый, то не сон; Грозит ли тем разлука, Любовью кто сплочён? – «Нет!», – молвит вся природа, Цветы, деревья, воды. Река благословляла, Читал молитву лес, Нам волосы ласкало Дыхание небес. Без слов (они напрасны) Уста мы слили страстно. Я сласть вкусить, робея, Не смог – о, сердца стук! Ещё один, скорее, Избавь меня от мук. Повторное лобзанье — То сила, жизнь, желанье. И вот, когда пред нами Ползёт за годом год, Пока согрет лучами Дар жизни, словно плод. Когда мы стары стали И словно злак увяли, — Ты помнишь ли, мой милый, Часов осенних сласть: Сентябрь – любви горнило, Но май принёс нам страсть: В виденьях сна златого Мы у ручья лесного. Когда мгновений нежных Погаснет яркий след, Чувств не забудь ты прежних, Траву и солнца свет. И помни всё, прошу я, О первом поцелуе.
Могила менады[238]
Та дева, кто в священной роще Вкруг сосен у Лидийских[239] гор Пускалась в пляс безлунной нощью Под буйства хор, И чья свирель, листвой увита, Визжала, как свирель Котито[240]. Кто лоб себе плющом венчала, Пила трёхкратно на заре, Из ивовой коры фиала, Что в серебре, Крича со страстными губами Подобно буре над холмами, Теперь лежит, где тополь с грустью Шуршит листвою день-деньской, Где у могилы ропот устья Даёт покой. Прощай – скорбят все об утрате Тех громких криков на закате.
Купание
Прикрыв ладонью розовый сосок, Чтоб дрожь унять, свою боязнь измлада, Лисидика нырнула, и прохладой Пылающую грудь объял поток. Обыскивает жёлтый мотылёк Ей розы в волосах, летя из сада, А бриз проник сквозь полога преграду В её для сна священный уголок. Она лежит в нём, нежная, как пена Из лепестков, покрывших вод кристалл. Что за виденье сон ей ниспослал? Вчерашнюю она узрела сцену, Когда под кровожадный крик арены Сражённый гладиатор умирал.
Аконит
Зловещий дар – цветок сей аконит, Печальной ночью мартовской рождённый, Когда с Востока ветер раскалённый Земли приволье ужасом казнит. В глухом лесу, где солнце не блестит, Под лиственницей тёмной и зелёной Он вырос и, взглянув на свод спалённый Небес безлунных, принял страшный вид. Смотри! не любит злостный сей цветок Весну – смешную, резвую девицу; Нет, он, скорее, вредная вещица, Чем дар весны, где бьётся щедрый сок. Он злость Зимы последняя, и в срок Как мерзость будет выброшен десницей.
Из сборника «Осенний сад» (1909)
Сон-тиран
Сей мир живой недвижим, как подводный, Пропитан весь сиянием луны, Сквозь ветви бука звёзды нам видны, Как филина златистый взгляд холодный. По зелени стеклянной и бесплодной Плывут восторга лживые челны, Как тени фантастической страны, Прохладной, тихой, жалкой, безысходной. Предатель-сон, беги скорее прочь! Тень пылкая, оставь мой рай священный! Восторг, не покоришь ты сердце мне! В прозрачную, мечтательную ночь Уловкой лжи ты свет вернул мгновенный, О, сон-тиран, чарующий вдвойне.
У казино
Как персик ночь благоухала, Темнел холодный парапет, Быть может, значил слишком мало, Иль слишком много наш обет! Рыданья музыки из сада Неслись в пурпурный небосвод; Не смели мы в ту ночь услады О смерти думать, что нас ждёт. Как лозы пахнет бриз незримый, У известковых гор скользя. Не все надежды исполнимы! Но не надеяться нельзя. В печали струн, в стенаньях меди Раздался ликованья глас; Но лад уплыл, как тучи эти, И кто же здесь грустнее нас? Листвою лавр засеребрился, Тёк лунной ночи аромат; Наш пульс задорной песней бился, Невыразимо жизни рад. Исчезли прежние запреты, И тайный страх, и тень тревог; Холодный мрамор парапета, Как персик – лёгкий ветерок.
Эндрю Лэнг
(1844–1912)
Из сборника «Стихотворения в модном стиле» (1885)
Баллада об ученице Гертона[241]