Его детской логике можно было только позавидовать. Если бы все рассуждали как Виктор, в нашем мире стало бы меньше непонимания и больше простоты – того, чего зачастую не хватает нам всем.

– Да, тут ты прав, – согласился я.

– Ну вот! – расцвел он.

– Так мы будем собирать на прогулку или нет?

– Будем! Будем! Давай!

Я помог ему надеть новые брюки, футболку, свитер и куртку, но застегивать не стал, чтобы раньше времени мальчик не спарился. Уже в гостиной он сам надел шапку и застегнулся.

На улице (после своего ритуала) Виктор попросил меня прогуляться с ним за территорию хосписа. Отказать я не мог, хотя это и было нарушением режима. Мой слабый статус волонтера не позволял далеко отходить от дома с ребенком во избежание неприятных ситуаций. Я это понимал. Но когда на тебя смотрит со щенячьим, умоляющим видом маленький больной мальчик, отказать не получается.

Мы вышли за забор. Погода не переставала удивлять: рано утром прошел небольшой снег, но под гнетом золотых лучей солнца белые следы постепенно таяли.

– А где ты работаешь? – полюбопытствовал Виктор, когда мы в очередной раз остановились, чтобы он смог перевести дух.

– Я владею большой компанией, – руками я изобразил нечто похожее на шар для большей убедительности.

– Это как?

– Ну у меня есть много помощников, и все мы делаем одно дело, а я поправляю их и иногда учу чему-то новому.

– Ты похож на учителя в школе… Они тоже учат.

– Да, что-то вроде учителя, только для взрослых.

– Мне нравилось учиться. Правда… сейчас я не хожу в школу. Это плохо?

– Тебе разрешено не ходить. На тебя не будут ругаться из-за этого, – я старался очень обдуманно отвечать на вопросы Виктора, дабы не сказать чего лишнего.

– Ясно, – он дернул меня за руку.

Это означало, что пора начинать движение. Его шаги были мелкими и осторожными. Он словно прощупывал почву, перед тем как наступить на нее всем весом. Дальше мы пошли молча. Я очень хотел расспросить его о прежней жизни. О том, чем он занимался, где и кто его родители, где жил, в конце концов. Но эта информация из его уст мне была недоступна. Правила (да и сама Эмилия) строго-настрого запрещали задавать подобные вопросы, чтобы не травмировать осиротевшего ребенка. Поэтому мы просто гуляли и наслаждались, по словам Виктора, прекрасной погодой. Несколько раз он задавал мне сложные вопросы, ответы на которые приходилось тщательно обдумывать, а два раза и вовсе я оставил его без них, ограничившись поверхностными доводами. Виктор был таким же ребенком, как и все другие. Ничуть не хуже или лучше. От других детей его отличала только неизлечимая болезнь, а значит, он имел такое же право на детство в полном объеме, как и здоровые дети, пускай и короткое.

Есть выражение: «Пока твой разум не станет, как разум ребенка», на мой взгляд, оно имеет место быть, и оно справедливо. Маленькие дети просто познают новый мир вокруг и радуются всему. Они еще не научились выносить оценки тому, что их окружает. Дети не делят мир на категории и подкатегории, запихивая в них свои наблюдения и переживания. Их разум чист. Они просто живут и познают мир, не вынося какого-то определенного смысла. Чем дольше продлится такое состояние, тем лучше. Виктор не исключение. Я старался не загружать его тем, что для него было неважным.

Мы сделали два больших круга по лесу и благополучно вернулись на территорию хосписа. Наше отсутствие осталось незамеченным (так думал я). Прогулка заняла около двух с половиной часов – как раз до обеда. Переодев Виктора, я проводил его в столовую, а сам зашел к Эмилии.