День четвертый

Очередное утро в Гамбурге выдалось не только для меня, но и для всех жителей города крайне неудачным из-за пасмурной погоды. Хотя ее нельзя было назвать просто пасмурной, скорее она была отвратительной. Только таким прилагательным можно описать то, что я видел из окна своего номера, пока собирался, совершая утренние процедуры. Ледяной дождь вперемешку со снегом, помноженный на сильный ветер, действовал на людей по ту сторону стекла как самая сильная мотивация, заставляя их ускорять свой ход, а иногда даже переходить на бег, лишь бы поскорее уйти из-под шквального огня изо льда. Вся эта картина за окном, а уж тем более чье-то нахождение в эпицентре этой непогоды представлялись мне как некое испытание, которое мы все должны проходить раз в год. «Все ли мы проходим через испытания? У всех ли есть такой пунктик в карме? Или у кого-то они отсутствуют, так и не давая повода понять, насколько дорога нам наша жизнь? – думал я. – А может, все это просто стечение определенных процессов? Может, дело совсем не в карме, а в чем-то другом?» Все эти бредовые мысли, образовавшиеся в моей голове, затянули и запутали меня в свои сети, не выпуская до тех пор, пока звонок Абеларда не разорвал их.

В 9:00 я подошел к уже знакомой калитке. За несколько дней пребывания в хосписе она была настолько изучена мной, что я уже знал, на каком моменте при открытии она издает протяжный скрипящий писк. Открыв ее и насладившись пробирающим до дрожи звуком, я зашагал по изведанной тропе по направлению к дому. На территории несколько таких же волонтеров, как я, прогуливались по мокрым и грязным лужайкам и деловито наводили на них порядок. Вид у этих людей был явно уставшим. Возможно, это ночная смена дослуживала последние рабочие часы. Дневная смена обычно приходила к семи утра. С этого времени ночные сдавали свои полномочия и собирались по домам либо иногда оставались на уборку территории. Такие правила были заведены почти с самого основания хосписа, а произошло это аж четырнадцать лет назад.

Я не был близко знаком с другими волонтерами и врачами. Наоборот, я старался избегать какого-либо контакта с ними. При виде меня в их лицах читались злоба и презрение, хотя это сопровождалось улыбкой и приветствием. Не знаю, почему они так невзлюбили меня, но не исключаю того, что причиной могла стать моя индивидуальность, которая выделялась среди всех работников хосписа. Я приходил на работу позже и уходил раньше, чем все. Я был закреплен только за одним ребенком, и в моем графике не было уборки по дому и на его территории. Однако и денег за свою работу я не получал, а наоборот, был готов сам дать сколько потребовалось бы. Мое желание помочь зародилось на добровольных началах и не требовало какого-то стимула.

В доме меня уже ждала Эмилия. Она, как всегда в последнее время, выглядела хорошо. Рыжие волосы, собранные в хвостик, серый свитер с закрытым горлом, строгие синие брюки и пурпурные туфли – все это придавало ей определенный шарм. Чего нельзя было сказать обо мне. Все та же одежда, причем не стиранная пару дней, все та же короткая прическа. Мы были полной противоположностью друг другу.

– Утро доброе, мистер Радецкий!

– Я бы не сказал, что оно очень доброе. Но все же да! Доброе утро, Эмилия.

– Вы могли бы сегодня не приезжать.

– Почему?

– Виктору ничуть не лучше. Он спит. Ему нужен покой. И лучше… если его не будет никто нарушать.

– Я понимаю, но могу я хотя бы увидеть его? Буквально минуту.