В этом месте стерта граница между миром, изображенным в „Ином мире“, и миром реальным — полвека спустя. В деталях порой возникала щель; щель, как у Шаламова: между фактом и его сочинением. Парадоксальность ситуации в том, что на вологодской конференции я выступал с эссе о постреализме Шаламова, после чего попал в Ерцево — словно внутрь постреалистического текста. Если, разумеется, считать „Иной мир“ реалистической прозой.

Другими словами, некоторые зоны изменили свое назначение. Островное теперь — летний пионерский лагерь. Другие заросли травой и одичавшей смородиной, как, например, Алексеевка-Вторая, куда отвез меня майор Гусев. Майор Гусев — страстный охотник. По дороге он рассказывал, что больше всего любит охотиться на беглых зэков, потому что это мудрое животное, к тому же нередко вооруженное. К Алексеевке-Второй мы брели по рыхлому снегу на широких северных лыжах. Гусев прочитал „Иной мир“, несколько экземпляров которого я привез в Ерцево, и охотно комментировал прочитанное. Его отец был надзирателем в то время, когда Вы, пан Густав, там сидели. Гусев с иронией говорил об Ином мире. Смысл его слов был примерно таков: что они могли знать о зоне, запертые в ней, словно кролики в клетке, не имея возможности взглянуть со стороны, с вышки, чтобы объять весь сложный механизм надзора над людьми. Другие лагпункты — Круглица, Мостовица, а также сама зона в Ерцеве за эти полвека не изменились совершенно.

Тогда, в январе, пользуясь тем, что застал врасплох лагерное начальство, я сумел ненадолго получить на руки Ваше дело: Личное дело номер 1872. К сожалению, сфотографировать его мне не позволили. Лишь в мае, после нескольких месяцев обивания порогов в Министерстве внутренних дел, я получил разрешение на микрофильмирование Вашего дела и на проход внутрь зоны. Документы сфотографировал внук Бориса Пастернака, а в Ерцево я снова приехал во время белых ночей.

На сей раз мой визит предварял телефонный звонок из Москвы, из секретариата генерала Александра Александровича Стрелкова. На станции в Ерцеве меня ждал служебный джип, а затем — обслуживание по полной программе. На дрезине мы проехали все лагпункты, добравшись почти до самого Каргополя. В том числе штрафной лагпункт, где в пятидесятые годы сучили воров в законе[28]. Мне показали рабочую зону, кухню, столовую: дали попробовать баланду — ничего не могу сказать, вкусна. Я побывал в изоляторе, в доме свиданий, в больнице, в бараке художественной деятельности. Разговаривал с ворами в законе и с мелким жульем, с надзирателями и вольнонаемными. Полковник Кузенков, начальник Управления, пригласил меня к себе на ужин. Ужин был торжественный и пышный: тушенная в листьях морошки лосятина, форель, запеченная в тесте, рябчики на гриле, красная икра, черная икра, соленые волнушки и маринованные грузди. Ко всему этому — настойки: на березовых почках, на золотом корне, на черной смородине. С каждой новой бутылкой полковник Кузенков все громче говорил о том, что зону надо приватизировать и брать халтуру, индивидуальные заказы. Сейчас зэки строят дачи и делают полированную мебель, так что искушение приватизировать зону велико.

Так случилось, что я познакомился с Франеком, это словно бы другая версия Вашей судьбы. Франек (псевдоним Жбик[29]) воевал в лесах на Виленщине. Его взяли в сарае, где солдаты отсыпались после боя. В Ерцево привезли в сорок третьем. Он отсидел десять лет, а потом остался, потому что возвращаться было некуда. И тридцать лет проработал на той зоне, где до этого сидел в качестве польского диверсанта. Прорабом. Польский язык Франек помнит плохо, живет с русской воровкой, вышедшей на волю одновременно с ним. Они построили небольшой домик, вплотную к зоне, у самого деревянного забора, и живут в ее тени, как у Христа за пазухой.

Много чего еще можно написать о Ерцеве, ведь книг о сегодняшних зонах пока нет. Я подумывал о фильме и даже получил разрешение на съемки внутри зоны. К сожалению, прошло два года, а люди, которые готовы были заняться этим вместе со мной, так и не сумели найти деньги.

Сам я тем временем поселился на Севере, пишу о Севере, с Севера смотрю на мир. Недавно разбирал ящики письменного стола и обнаружил микрофильмы Вашего дела. Задумался, как с ними поступить. Журнал „Карта“ охотно бы их взял, Восточный архив[30], вероятно, тоже. А может, Вы дадите какие-то конкретные распоряжения, может, хотите, чтобы я прислал Вам Ваше личное дело?