Готовую рубаху у нас забрали, а потом вернули, всю разрисованную извивающимся желтым червяком. Я нашел уголек и в петлях желтушного тела дорисовал маленькую черную птичку, распахнувшую крылья и рвущуюся вверх. Соловушка рассмотрела ее, взволнованно схватилась за медальон, что я ей подарил, перевела взгляд на меня, вся зарделась, а потом подскочила и убежала, даже не выполнив ритуальные поклоны.

У меня сладко заныло под сердцем…

«Фильтро-рубашечный проект» занял три дня, а к его завершению и тело оклемалось. Я снова начал потихоньку тренироваться. В спальне – эпизодически, ночью на крыше – основательнее. Ну, а каждый пятый день – большая тренировка в храме. Здесь тоже можно было ставить себе маленькие, но достижимые цели на весь день. Идти к ним упорно и не засорять голову пустой рефлексией.

Например, в комнате я нашел чашечку, заполненную черными камушками, с нацарапанными пиктограммами. За каждые пять отжиманий я клал один камушек в чашку. Если за день набиралось десять камушков – значит, я молодец!

Да, кстати! Они тут всё так и считают: пятериками и двадцатками! Десять для них вообще не круглое число. Я, когда это понял, сильно удивился. То есть, считая что-то, эти люди за базовую сумму принимают не пальцы двух рук (как это было у нас), а, видимо, пальцы рук и ног? Двадцатка здесь – мерило всего. Соответственно, следующее круглое число – 400. Двадцать раз по двадцать. Безумно непривычно было так мыслить, я как-то целый вечер убил на математические упражнения в их системе – мозг просто свихнулся.

Местный мир раскрывался для меня, как утренняя речка, освобождающаяся от тумана. Перемены были почти невидимые, но вдруг ты понимаешь, что вот уже и коряга видна, и противоположный берег стал заметен. Точно также раскрывалось и мое окружение: факты копились, смутные невнятные, а потом бац – и я осознавал, что уже что-то знаю.

Двух недель не прошло, как узнал, наконец, как меня зовут! Никакая я не Метла! Хотя, правда оказалась тоже не очень лицеприятной.

Длинный звонкий ряд звуков имени моего означал следующее: Наследник владычного рода, избранник Золотого Змея Земли, сын Сытого Орла… а в конце добавочка: Хуакумитла. Что означает – Сухая Рука. Вот так. При посвящении в мужчины меня так прямо и назвали: Урод, Инвалид. Поэтичнее – Сухая Рука. Приятно познакомиться: «император» Сухоруков… Сын Орла Сытого.

Я, честно говоря, был раздосадован открытием. Сам от себя не ожидал такой реакции. Даже Соловушка вечером ушла расстроенная, ибо не было между нами прежней легкости и веселости, которую она одна во мне всегда будила. Дождавшись полной темноты, полез я на крышу. Махал дубинкой, ломая воображаемый череп папаши-покойника, который меня таким именем одарил. Или жрецы имена придумывают? Тогда есть за что пообщаться с товарищем Медработником.

За минувшие дни я уже изучил, где по ночам стоит стража, какими маршрутами ходит. После очередной смены, пока я тихонько отсиживался у края крыши, мне вдруг бросилось в глаза, что на одном посту никого нет. Непорядок! Это за что же я их кормлю, пою?! Подполз поближе: ни воина, ни плаща, ни деревянного шлема. Зато на самом видном месте лежит мака.

Мака (она как-то длиннее называется, но мне лень выговаривать) – это страшная вещь. Длинная плоская доска с ручкой, а вдоль обоих краев доски на смолу были посажены полоски каменных сколов. Острых, как бритва! При этом, неровных, слегка зубчатых. Вот всё это и есть мака: меч, дубина и пила в одном флаконе. Только у воинов Глыбы были такие.

А ту смотри-ка: какой-то болван бросил свое оружие. Поди, сбежал куда-нибудь в кусты с плащом, спит сейчас. А вверенное ему казенное имущество валяется!

«Нет, это так оставить нельзя! – заявил я сам себе. И добавил. – Да и мака мне пригодится».

Быстренько спустился вниз, тихонько прокрался за угол, подобрал дубомеч – и назад.

– Это не кража. Это в воспитательных целях, – успокаивал я себя, хотя, мне совсем не было стыдно. Скорее, весело.

Мака оказалась раза в два тяжелее моей дубины. Я еще мог замахнуться ею, послать вперед, а потом тяжеленная дура неслась сама, следуя лишь законам физики и напрочь игнорируя мою волю.

«Как они вообще ею дерутся?» – недоумевал я, ныкая дубомеч в прелых старых пальмовых листьях, что в изобилии валялись на крыше. Настроение мое не то, чтобы поднялось, но тело так умаялось! Я только и смог, что пять раз отжаться – кинул в чашку заветный десятый камушек и провалился в глухой мертвый сон.

А вот утром встал пораньше. Несколько дней назад я выяснил одну интересную вещь: каждое утро Хозяин сидит на моем троне (том, что на улице) – и все на это смотрят! Приходят толпой, о чем-то увлеченно спорят. Я, как увидел это, аж замер. Хозяин тоже увидел, как я увидел – и сам замер. Как я. Потом спросил что-то. Я уловил общий смысл: вроде разрешение спрашивает. На всякий случай разрешил. Но стою, не ухожу.

И понимаю, что передо мной судилище! Кто-то приходит: просит или предъявляет, а Хозяин выносит вердикт. Иногда сразу, иногда долго чего-то выспрашивая. А сидит он на моем стуле (и ест из моей миски?) – потому, что, видимо, судит от моего имени. Ну, тогда ясно, чего мужик напрягся. Неуютно, поди, судить людей от моего имени и при мне. Он ведь не знает, что я одно слово из трех понимаю.

Хотя, какое одно из трех! Во дворце все темы одинаковые, а деревенские с такими вопросами приходили! Я вообще мог ни слова не понять. И это меня зацепило. Отличный дополнительный способ наращивать словарный запас! Слушать разные выговоры и произношения. Прости, Хозяин, но я теперь продолжу тебя смущать по утрам!