Когда УКП было формально включено в состав ЦРУ, директива СНБ 10/2 уполномочила ЦРУ осуществлять тайные операции, разработанные в результате консультаций с представителями Государственного департамента и министерства обороны. ЦРУ должно было выступать не в качестве инициатора тех или иных политических решений, а как инструмент для их осуществления. Оно должно было разрабатывать специфические информационные программы и другие политические акции, способные свести на нет усилия коммунистов расширить сферу советского политического влияния в Западной Европе.
Ответственным за осуществление этих проектов был директор УКП Фрэнк Уиснер, подчинявшийся в этом случае СНБ, если против них не возражали Госдепартамент и министерство обороны. Директор ЦРУ, несомненно, знал, чем занималось УКП, но оно не было ему подотчетно. Так что система эта была не из самых удачных, и чудо, что она еще вовсе неплохо работала, начиная с момента ее создания в июне 1948 года и до 23 октября 1951 года, когда появилась новая директива СНБ.
К тому времени ЦРУ уже твердо закрепило за собой деловую репутацию в качестве тайного политического штаба.
Руководство Госдепартамента и министерства обороны было на самом деле весьма общим, и получилось, что ответственность за противостояние Советам в тайных «трущобных» битвах легла на ЦРУ. Сами по себе операции, или по меньшей мере программы внешней политики, в рамках которых эти операции осуществлялись, были отменно успешными. К ЦРУ стали относиться с большим уважением, что было оправданно лишь частично — много позже, когда программы тайных акций вышли из под контроля, на ЦРУ посыпались проклятья. Однако, надо сказать, что проклятья эти следовало в значительной мере адресовать не инструменту осуществления тайных акций, ЦРУ, а тем, кто творил политику.
Весной 1949 года я завершал свои труды по истории американской армии, подумывал о работе преподавателя в каком-нибудь колледже и любопытствовал у друзей, по-прежнему служивших в разведке, что случилось с делом, когда-то занимавшим меня в УСС.
В то время советская военная угроза, активность советской агентурной разведки и действия натасканных в Москве членов компартий в Восточной Европе и на Ближнем Востоке внушали тревогу. Коммунисты Китая победоносно шли к полному контролю над китайским материком, Чехословакия утратила политическую свободу, Берлин был блокирован, — все это держало Запад в состоянии напряженности. В этой ситуации возвращаться к университетской жизни казалось отчасти скучноватым, тем более что кое-кто из моих друзей настаивал, чтобы я остался на правительственной работе — в разведке.
Решающим фактором, полагаю, стала моя дружба с Джеком Смитом, который оставил работу в Отделе текущей разведки УСС уже после моего ухода оттуда. Он было вернулся к работе преподавателя, но вскоре понял, что соблазн государственной службы и участия в международных делах слишком велик. В 1949 году он возглавлял отдел текущей разведки в УДО и однажды — встретив меня в каком-то магазин, — все-таки склонил пойти работать в его отдел, который тогда медленно, но неуклонно расширялся. Джек устроил мне встречу с одним из самых профессиональных разведчиков — Людвеллом Монтегю, который в чине полковника подвизался во время войны в Объединенном разведывательном комитете на ниве координации разведывательной работы различных ведомств. Он был убежденным сторонником идеи независимого гражданского разведывательного управления, координирующего деятельность агентств военных служб и Госдепартамента и обогащающего ее посредством введения более научных методов работы. Хотя знакомство мое с ним во время войны было довольно шапочным, у нас был общий опыт, да и многие из наших интересов совпадали. В ЦРУ тех дней не так уж много было людей, под чьим началом я хотел бы работать, а вот к Монтегю я испытывал большое уважение — за прямоту его интеллекта, за искусство аналитика и за то, что он бился над вопросом, как усовершенствовать механизм принятия решений общегосударственного значения.
Большая часть УДО была (зеркально отражая структуру Госдепартамента) организована по региональному принципу, Главой УДО был Теодор Бэббит, человек дружелюбный, все пытавшийся как-то умиротворить и Госдепартамент, и военное ведомство, и ВМС, и ВВС, но редко одерживавший победы в бюрократических баталиях. Когда дело касалось подготовки национальных оценок для СНБ, Бэббит целиком полагался на группу из трех человек из Отдела глобального обзора. Главой последнего был Монтегю, его главным помощником — де Форест Ван Слик, человек добродушный и живой, проницательный и сообразительный, служивший во время войны в ВВС. И тот и другой практически всю свою карьеру в послевоенное время — связали с Управлением национальных оценок. Третьим был Уильям Райтцел, который как раз в то время ушел из разведки в исследовательскую работу. Его-то место и предложил мне Монтегю. По сравнению с довольно скупой системой оплаты, существовавшей тогда в гражданской службе, это был достаточно выгодный пост, а кроме того, он был связан с крайне интересной работой в сфере исследований и анализа стратегических факторов, влияющих на обеспечение безопасности США. Приняв предложение, я в начале лета 1949 года приступил к работе.
И словно домой вернулся — в былое УСС, хотя существовали и отличия: горизонты ЦРУ шире, а ресурсы более соответствовали задачам, возлагаемым на центральную разведывательную организацию. В тот период моя работа состояла в основном в подготовке ежемесячного доклада (на четырех-пяти страницах), громко озаглавленного «Оценка мировой ситуации». Будучи новичком, я выуживал новости из ежедневной сводки Отдела текущей разведки Джека Смита и наведывался к аналитикам, трудившимся в различных исследовательских отделах УДО. Чаще всего я просто составлял аналитические комментарии на основе прочитанных мною газет и прочей периодики, присовокупляя, где можно, почерпнутое у исследователей и аналитиков.
Составив черновик доклада, я шел за консультацией к тем же аналитикам, и лишь потом черновик превращался в доклад как таковой, Монтегю и Ван Слик ставили под ним свои подписи, и только тогда он попадал в Белый Дом и в соответствующие министерства.
Первым заместителем исполнительного секретаря СНБ (а позже он стал исполнительным секретарем этой организации) был Джеймс Лэй, близкий друг Монтегю, с радостной ухмылкой принимавший очередной плод моих месячных корпений — насколько я могу судить, мои доклады были далеко не единственными, поступавшими из УДО для рассмотрения их на политическом уровне. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь обращал на мои доклады особое внимание. Директор ЦРУ Хилленкеттер не проявлял ни малейшего интереса к моим докладам, от меня требовалось лишь, чтобы эта ежемесячная обязанность, возложенная на ЦРУ Советом национальной безопасности, была выполнена вовремя. Монтегю со своей стороны, заверял меня, что все довольны моими писаниями, поскольку я ввел в оборот ряд новых формулировок и концепций, а также поломал кое-какие клише, укоренившиеся ранее, — нормальное, надо сказать, явление, почти неизбежное для тех, кто то и дело составляет доклады.
Тем для моих докладов было более чем достаточно: коммунисты в Китае завладели всем китайским континентом, Северная Корея начала готовиться к войне, Сталин продолжал кампанию против Тито, и СССР взорвал свою первую атомную бомбу в сентябре 1949 года — на несколько лет раньше, чем то предсказывала военная разведка.
Трудно представить, чтобы от тонких листочков бумаги, на которых я излагал свои соображения о мировой ситуации, была какая-то польза. Действительно, даже более многостраничные доклады о советской военной мощи и намерениях СССР, коммунистического Китая и Северной Кореи, относительно которых Монтегю и Ван Слику приходилось спорить с искушенными оппонентами из Госдепартамента и военных ведомств, кажется, имели небольшое значение. В то время представляемые ЦРУ оценки все еще подготавливались слишком долго, к тому же составители их, ища компромиссных решений, пользовались слишком уклончивыми формулировками или, напротив, отягощали текст массой сносок, рисующих ЦРУ в выгодном свете. А главное — оценкам этим не уделялось должное внимание теми, кто делал политику.
Однако в это время Монтегю от имени ЦРУ подключился к составлению перечня политических проблем, стоявших перед США в мировой политике 1950 года. Составлением этого перечня занималось СНБ, и он насчитывал 68 пунктов.
Группу, занятую изучением советской угрозы, возглавлял Пол Нитце. Когда разразилась корейская война, все 68 пунктов СНБ были одобрены, а это обязало США практически перейти к осуществлению стратегии сдерживания. Одобрение рекомендаций, кроме того, привело к тому, что ассигнования на оборону возросли в тот финансовый год с 15 миллиардов почти до 50. То, как в этом случае разведслужба тесно сотрудничала с СНБ, должно было являться постоянной моделью деятельности ЦРУ, но фактически это произошло лишь по инициативе одного человека.
Кроме того, Монтегю втайне разрабатывал совместно с Лэйем и другими планы насчет того, чтобы ЦРУ вплотную занималось составлением обобщенных оценок угроз, исходящих извне, угроз, на которые следовало реагировать в спешном порядке. Однако институт ЦРУ не был составной частью высшего правительственного аппарата. В этом смысле симптоматично, что когда в июне 1950 года разразился первый кризис того времени и Трумэн созвал СНБ, Хилленкеттер не присутствовал на этой встрече. Еще до того, как Северная Корея начала войну, ЦРУ несколько раз выступало с предупреждениями по этому поводу, однако доклады его не были достаточно выразительны, чтобы обратить на себя должное внимание СНБ. ЦРУ подверглось критике, отчасти несправедливой, за то, что не сумело предвидеть вспышку военных действий в Азии, и чуть ли не вся верховная администрация вдруг пришла к выводу о необходимости неких крутых мер против ЦРУ. Но тут разразилась корейская война, дав разведке возможность, как и в предыдущую войну, отлично зарекомендовать себя в сфере сбора разведданных и их анализа.
Обрушившаяся на ЦРУ очередная волна реформ погрузила его на добрый год во всяческую суматоху, зато конструктивные результаты реформ начали сказываться сразу. В качестве первого шага кое-что сделало УДО — в ответ на возникшие в результате корейской войны требования: был создан центр исследований и оценки информации из всех источников, где данные разведки средствами связи (все еще наиболее значительный источник информации — особенно о советской экономике и военном потенциале) всесторонне изучались аналитиками с привлечением данных из других источников.
Новый штат аналитиков в УДО поломал барьеры, отделяющие результаты трудов разведки средствами связи от других отделов ЦРУ (то, что так никогда и не совершено было УСС) Однако, когда я только начал работать в ЦРУ в 1949 году, двери, ведущие в отдел разведки средствами связи, всегда были на замке. Аналитики, которым необходимо было периодически навешать этот отдел, дабы быть в курсе новостей, должны были получить на то специальное разрешение. Доступ к материалам перехвата все еще был делом очень трудным, что было следствием уважения к взглядам сотрудников военных служб, отражающим опыт времен второй мировой войны, когда эти данные были доступны лишь верховному командованию и наиболее высоким правительственным чинам. Контрразведка была, конечно, за сохранение этой системы, но более прогрессивный подход требовал перемен. Ответственным за обращение с данными перехвата был бывший офицер военно-морской разведки средствами связи Найт Макмахан. Несмотря на архаическую систему ограничений, он делал все возможное, чтобы столь богатый информацией источник не пребывал втуне.