Они замолчали, разглядывая острый профиль, что резкими изгибами напоминал клюв жуткой птицы. Наконец анестезиолог вздохнул, засунул руки в карманы халата и качнулся на мысках, словно решался на что-то.
– Он не всегда так напивается, – наконец выдал Фюрст, и Рене хмыкнула. – Может завалиться с Дюссо в какой-нибудь стрипклуб или зависнуть в пабе, но чтобы настолько, да ещё и один… Такое было всего раз пять.
Анестезиолог покачал головой, а она почувствовала новую волну удушающего разочарования и отвернулась. Это же насколько надо за свои неполные сорок лет устать от мира и самого себя, чтобы так заскучать? Вздохнув, Рене потянулась за пледом, который лежал на соседней койке. Вынимать тот, что сбился в ком под грязными ботинками Ланга, не хотелось, потому она развернула чистый и аккуратно укрыла им начинавшее блестеть испариной тело.
– Идите, доктор Фюрст. Я справлюсь сама.
– Хочешь, я поговорю потом с Лангом насчёт операций? – осторожно спросил анестезиолог. – Думаю, его в ночи просто потянуло на вредность.
Рене лишь отрицательно покачала головой. Она со всем разберётся сама, как минимум спросит – был это доктор Ланг или неизвестные шутники.
– Я объясню доктору Энгтан твоё отсутствие на дежурстве, – твёрдо проговорил Фюрст, и Рене не стала спорить.
– Спасибо.
Постояв ещё немного рядом, глава анестезиологии резко кивнул и направился прочь, а в их отсек наконец-то вкатила тележку уборщица.
Время, пока в Ланга один за другим вливались растворы, тянулось мучительно медленно. Не скрашивали его даже студенты, которые неизбежно требовали внимания. Понимая, что вид пьяного главы хирургии вряд ли поспособствует у них поднятию рабочего духа и мотивации, Рене не никого пускала внутрь маленькой обители перегара. Вместо этого она то и дело выходила в общий коридор скорой, где между каталками и шкафами подписывала листы назначений и слушала сбивчивые отчёты. Пейджер постоянно разрывался сообщениями о состоянии пациентов, несколько раз прилетал вертолёт, а в обед, ради разнообразия, её навестила сердитая Роузи и принесла божественно резиновый салат из буфета. Медсестра кинула брезгливый взгляд на валявшегося Ланга и, прошептав
На этом события дня как-то резко закончились, только брошенный на тумбочку телефон (разбитый и, естественно, чёрный) с периодичностью в каждые двадцать минут взрывался голосом Мика Джаггера. Он так отчаянно страдал и так хотел перекрасить весь мир в чёрный цвет, что Рене не выдержала и усмехнулась. Кажется, её наставник преследовал те же цели, только вот начать решил прямо с себя. Больше Рене никто и ничто не беспокоило. И ближе к пяти вечера, когда разошлись последние студенты, она с удобством расположилась на колченогом стуле и сделала вид, что почитывает найденное здесь же потрёпанное руководство для хирургов-стажёров.
На самом деле, Рене не запомнила ни слова из бездумно пролистанных страниц. Тяжёлая книга лежала на коленях, но она туда почти не смотрела, потому что больше, чем буквы и схемы… Больше, чем показания приборов и состояние Ланга, её занимал тот самый узор на крепком мужском предплечье. Весь день она натыкалась взглядом на столь контрастно черневший рисунок и одёргивала себя, чувствуя, как горят от смущения щёки. Это так невоспитанно – разглядывать спящего! Но было что-то завораживающее в том, как линии сливались в строгую геометрию. И Рене смотрела на них настолько долго, что сама не заметила, когда осторожно потянулась к безвольно повисшей руке. Коснувшись одной из дорожек, она подушечками пальцев ощутила едва заметную неровность кожи, провела по ложбинке между двух нарисованных стен, очертила звезду перекрестка и попыталась взглядом найти хоть один выход, но не смогла. Ещё раз полюбовавшись на странный узор, Рене дала себе мысленный подзатыльник и прочитала целую лекцию о неэтичности поведения, прежде чем аккуратно уложила тяжёлую мужскую руку поверх одеяла и подняла взгляд.
Ланг смотрел внимательно. Без привычной скуки или равнодушия, которые проскальзывали в первые их встречи и даже вчера, пока они друг на друга орали. Тогда в его глазах было больше усталости от назойливости нового резидента, чем раздражения. Но теперь там было что-то похожее на любопытство. Впрочем, всё это Рене могло показаться, потому что она немедленно уставилась в лежавшую на коленях книгу и почувствовала, как горят уши. Нехорошо разглядывать спящих, а уж трогать их и подавно.
– Добро пожаловать в мир адекватных людей, – нарочито ровно произнесла она и захлопнула учебник.
– Сомнительное пожелание, – откликнулся Ланг, а затем пошевелился. В попытке проверить функционирование своего организма он осторожно приподнялся, но руки пока не слушались. Так что, прикрыв глаза, незадачливый хирург упал обратно на койку и пробормотал: – Где Фюрст?
– Делает свою работу, – сухо откликнулась Рене, что не осталось незамеченным.
– Ох, ну, давай. Прочитай мне часовую нотацию о роли и обязанностях врача, о моём неподобающем поведении и прочей дребедени.
– Обязательно, но чуть позже. – Она скрестила на груди руки и нахмурилась. Ланг же приоткрыл один глаз, скептически посмотрел на сидевшую рядом с ним девушку и снова плотно смежил веки. Рене успела заметить покрасневшие белки, но в целом глава отделения уже меньше походил на восковую копию самого себя. Наплевав на возражения, Рене посветила в прищурившиеся глаза, проверяя реакцию зрачков, за что получила лёгкий шлепок по руке.
– Почему ты смотришь на меня так, будто я отобрал у тебя щенка и отдал проходящим мимо цыганам? – невнятно пробормотал он.
Рене недоумённо приподняла брови. Ланг этого, конечно, не видел, но правильно истолковал повисшее молчание.