Её голос прозвучал чудовищно громко в наступившей тишине, однако спор наконец-то закончился. Только услышав первое слово, Энтони дёрнулся. Дедушка же попытался что-то сказать, но встретился с убийственным взглядом своего противника и вдруг отступил. Максимильен устало рухнул в больничное кресло и покачал головой.
–
Повисла неловкая тишина. Дедушка демонстративно уставился на монитор сердечного ритма, Тони изучал вид из окна, а невозмутимый сержант не сводил вопросительного взгляда с Рене, которая молчаливо утирала слёзы. Наверняка за годы работы он видел и не такое, так что неизбежные препирательства не вызвали на полном лице даже тени досады. Однако именно его настойчивость помогла Рене взять себя в руки и задать короткий вопрос:
– Если я ска-ажу, чт-что ничего не помню и прет-тензий не имею? Т-тогда вы… отпустите… его?
– Но вы ведь помните. Ваш врач сказал, травма была несерьезной…
– Отстаньте от неё! —не выдержал Энтони. И Рене заметила, как нервно задёргалось нижнее веко в такт пульсирующему внутри Ланга бешенству. – У вас есть мои показания. Этого мало?
– Не хотите раскрывать свои тайны, а, Ланг? – немедленно взвился Максимильен.
– …И я просто замечу, что обычно, чем меньше информации, тем больше срок, – спокойно закончил Дежан, пока двое мужчин в очередной раз замерли в боевых позах напротив друг друга.
Рене метнула взгляд на побледневшего дедушку, а потом уставилась на собственные колени, что торчали из-под стандартного голубого одеяла.
– Это… была… случайность. В том… В том, что произошло… не было чьей-то вины. П-просто из меня не самый лучший наездник. Я была пьяна. Отвлеклась. Не удержала… равновесие. М-мотоцикл повело и произошло пад-дение. Эн-нтони Ланг не виноват… в произошедшем… равно как… в п-причинении мне вреда. Ум-мышленно или нет. Можете выписать штраф. Обоим. За нарушение безопасности… гонки… или что там положено делать. Большего я не скажу. На этом всё.
Беспрецедентно длинная для хворого организма речь вымотала почти до нуля. И сквозь эту усталость накрывшее маленькую палату ошеломлённое безмолвие показалось поистине оглушительным. Рене не знала, что именно ожидал услышать сержант Дежан, но тот скрупулезно начеркал карандашом пару фраз во внезапно появившемся блокноте и вздохнул. Молчание со стороны Энтони длилось лишь секундой дольше. С грохотом отшвырнув стул, на который он до этого опирался, Ланг подлетел к замершему Максимильену и едва ли не ткнул в него длинным пальцем, отчего цепь на наручниках тихонько звякнула.
– Вот этого я не хотел! Поняли, наконец? Вот этого! – он презрительно хмыкнул, а потом повернулся к замершей Рене и долго всматривался в её лицо. Она видела, как трепетали от гнева крылья немного кривого носа, – такого же несуразно долговязого, как и сам Ланг, – разглядывала синюшную бледность сжавшихся губ и тень от длинных ресниц. А потом Энтони мучительно медленно процедил: – Как же ты бесишь своей грёбаной человечностью!
Рене вздёрнула подбородок.
– А ведь… именно это… тебе и нравится.
– Рене!
Ошеломлённый возглас Максимильена Роше почти скрыл за собой осторожный вздох Тони. Почти. И пусть мгновением позже Ланг лишь недоумённо поднял брови, прежде чем отошёл обратно к окну, но этого оказалось достаточно, чтобы ладони вспотели от найденной, похоже, разгадки.
–
Дедушка взял Рене за руку и прижал к испещрённой морщинами щеке, отчего подушечки пальцев мягко уколола уже видимая седая щетина. И только теперь стало заметно, как осунулось его лицо. Бессонная ночь? Многочасовой перелёт? Впервые с момента сумбурного пробуждения Рене задумалась, почему он вообще здесь – на другом краю Земли – вместо того, чтобы готовиться к рождественскому приему в Женеве. Она хотела было это спросить, но ей не дали. Дедушке очень нужно было что-то сказать. И в его голосе ощущалось столько отчаяния, словно он уже не надеялся образумить увязшую в чужой жизни Рене.
–
Рене посмотрела в уставшие, покрасневшие глаза самого близкого человека, а потом высвободила руку и тщательно разгладила край одеяла. Взгляд сам нашёл устроившегося на подоконнике Энтони. Из-под полуприкрытых век он смотрел на тёмную улицу и делал вид, что не слышит намеренно утаиваемого разговора. Надо же, ему всё-таки знакомо чувство лёгкого такта.