– Что же… – Он полистал свои бумаги и казённо улыбнулся. – У меня больше нет к вам вопросов, мисс Роше. Желаю вам скорейшего выздоровления.
С этими словами сержант кивнул, подзывая Энтони. Он был уже готов взять своего заключенного под локоть, но нахмурился от звука тяжелых шагов. Даже будучи в наручниках и под следствием, Ланг по-прежнему оставался главным, как минимум, в стенах этой больницы, а потому Дежан терпеливо ждал. Энтони же, чуть хромая, подошёл к встрепенувшемуся в кресле Максимильену Роше и замер напротив. Его длинные руки оказались неудобно сцеплены впереди, лицо осунулось, и весь он был неимоверно грязен после падения, но один только взгляд заставил старого властного человека выпрямиться и до синевы стиснуть потёртые подлокотники кресла.
– Мне нет оправданий, – произнес Энтони. – Но я действительно этого не хотел.
– Пошёл вон.
Вот и всё. Данный, словно через силу, ответ застрял в горле сухим комком – не проглотить и не выплюнуть. Но прежде, чем хлопнула дверь, Роше успел зло процедить:
–
– Хватит!
От громкости собственного голоса Рене застонала и схватилась за взорвавшуюся голову, но тут в палату наконец-то зашла медсестра. А ещё через пять минут неприятной тишины глаза закрылись сами, и навалился тяжелый сон.
Следующие две недели Рене провела в больнице под строгим контролем врачей. Она прилежно делала тесты, постепенно увеличивала физические нагрузки и к концу третьих суток уже могла встать с кровати без сильного головокружения. Максимильен Роше пробыл с ней пять дней, после чего дела снова позвали его в Женеву, ну а Рене вздохнула от облегчения. Они не обсуждали аварию, не говорили о странных и непонятных отношениях, что сложились между главой отделения и его резидентом, но дедушка не был глуп или глух. Разумеется, до него доносились обрывки чужих разговоров. Доктор Ланг был фигурой примечательной, в чём-то весьма одиозной и очень скандальной. Так что сплетни вокруг происшествия закручивались в спираль ДНК, пока однажды доктор Роше не выдержал.
Их разговор перед отъездом вылился в некрасивый скандал, полный обоюдного непонимания. Один стремился любой ценой защитить, вторая же с упорством макрофага собиралась накопить в себе опыт всех лично совершённых ошибок. В общем, итогом стало натянутое холодное прощание. Рене мучила совесть, но влюбленность оказалась сильнее здравого смысла. Впрочем, как и у всех, кто впервые так глубоко проваливался в личную феерию чувств.
После отъезда дедушки в палате Рене воцарились мир и долгожданная тишина, которую изредка нарушали медсёстры, встревоженный Фюрст и, разумеется, вездесущая Роузи. Подруга приносила настораживающие сплетни о разбушевавшемся Дюссо, приправляла их крупицами новостей о нелюдимом Энтони и уже планировала следующий поход в бар. Однако самая первая встреча прошла между ними в ошеломлённом молчании.
Роузи положила на стол с трудом полученные копии приговора, к которым Рене побоялась притронуться, и уселась рядом с кроватью. Какое-то время в палате была тишина, прежде чем подруга немного натянуто проговорила:
– Шестьдесят суток и лишение лицензии до новых слушаний. Из-за твоего состояния их перенесли на конец декабря. В общем, теперь точно без шансов отделаться малой комиссией. Решать будет Квебек во главе со старой сливиной Филдсом.
– Угу.
Рене стиснула край одеяла и тяжко вздохнула. А что здесь ещё скажешь?
– Это довольно мало.
– Да.
– Не обошлось без чьего-то влияния. Может, Энгтан сказала словечко?
– Не думаю. – Рене медленно качнула головой и прикрыла глаза. Тропинка помощи терялась где-то в Женеве, отчего на душе стало ещё гаже. Не надо было им ссориться. Дедушка хотел сделать как лучше… Он же не виноват, что Рене вышла такой глупой и такой упрямой.
– Странно, что не стали выдвигать обвинение в злоупотреблении опиатами.