– Девять или десять57.
Господи! Первой мыслью стало вообще какое-либо отсутствие мыслей, ибо новость оказалась ошеломляющей. А дальше пришло удивление. Видит бог, похоже, её спасло самое настоящее чудо. Линейные переломы не в счёт. За время работы в центре реабилитации Рене навидалась их столько, что почти пропустила новость об этом мимо ушей. Но… Что же случилось? Её сбила машина? Нет, тогда пострадали бы ноги… Она упала? Видимо, спиной. Но откуда? Энтони тем временем уставился куда-то поверх головы на один из мониторов.
– Основную энергию от падения поглотили руки и спина. Скорость была смешная, но удар головой оказался удивительно неудачным, – с досадой продолжил он, будто знал, о чём думала Рене. А потом вдруг пнул одну из стоек для капельниц, отчего та обиженно громыхнула, и саркастично договорил: – Страшно сказать, но в условиях восхитительной безграмотности нашей грёбаной скорой было непросто определить нюансы реакции. Дьявол! Я даже не мог понять, цел ли твой позвоночник! Эти ублюдки…
В голосе Ланга скопилось столько злого яда, что пальцы Рене нервно стиснули одеяло.
– Пере… стань, – прошептала она, и Энтони резко повернул голову.
Он взглянул так внимательно, словно чего-то ждал, но Рене лишь нервно скомкала хлопковый край и промолчала. Тогда Ланг со вздохом сказал:
– Больше не буду.
Фраза заставила что-то дрогнуть в мозгу, словно из глубины на поверхность поплыл одинокий пузырь, но он лопнул, не сумев прорвать толстую пленку, что стянула собой память. Это взбесило. От злости перед глазами заплясали цветные круги, сердце старательно зачастило, а руки сами скомкали провода капельницы. Чёрт возьми! Да когда же закончится это тупое дерьмо? Рене гневно уставилась куда-то в пространство и вдруг заметила Энтони. Не просто осознала его присутствие, а увидела. Взгляд скользнул по высокой фигуре, чёрному свитеру и чёрным джинсам, что неожиданно оказались невероятно грязны. Рене удивлённо моргнула, но странная картинка никуда не исчезла. Левая штанина была явно порвана, а потихоньку высыхавшая ткань покрывалась серым налётом пыли и бурыми пятнами. Кровь? Чёрт возьми, неужели ради неё главу отделения выдернули из очередной сточной канавы? Но тут Рене заметила, как осторожно Энтони перенёс вес длинного и тяжелого тела с одной ноги на другую. Чистую. Лишь в редких каплях после талого снега. А затем он повёл левым плечом, словно бы разминал. Так странно… Что там творилось в «отстойнике», куда её привезли? Массовая авария? Взрыв? Падение башенного крана? Запутавшийся мозг никак не мог сложить очевидные факты.
Из-за количества мыслей, что пришлись на долю секунды, голова вновь закружилась, и Рене устало вздохнула. Даже малейшее напряжение вызывало приступ острой затылочной боли, которую пока удавалось сдержать лишь присутствием Энтони. Рене не хотела бы его беспокоить и доставлять лишних хлопот, однако почему-то с завидным постоянством делала именно это – беспокоила и приносила проблемы. Она посмотрела в тёмное окно – вечер, ночь или раннее утро? Зима в Квебеке – это двенадцать часов темноты… Тем временем Энтони, видимо, заметив нервный взгляд, потёр ладонью лоб и резко, почти зло бросил:
– Не смей! Никогда не смей оправдывать того, кто сделал это с тобой.
Он неожиданно замолчал и как-то странно посмотрел на дверь, за которой царила непривычная больничная суета. А Рене вдруг почувствовала, как резко навалился неестественный сон. Лекарства всегда действовали именно так – грубо, почти бессовестно вырывали из реальности. Но ей очень нужно было договорить.
– Вряд… вряд ли… он с-со зла, – невнятно пробормотала она и сползла вниз по подушке. Веки закрылись. Где-то совсем рядом раздался глухой скрежет табуретных ножек, который пытались сделать чуть тише, но голову Рене всё равно на мгновение прострелило убийственной болью. Попробовав улыбнуться, она ощутила, как ленивый рот бессвязно пробормотал: – У т’бя… опять… миг-г-грень…
– Нет, – донёсся словно издалека ласковый голос. – Это уже твоя.
И прежде, чем влитые лекарства взяли под контроль больное сознание, Рене успела задать последний вопрос, который почему-то казался удивительно важным.
– Ты… остан-н-нешься… здесь?
–
Рене чувствовала, как бьёт в лицо ветер. Влажный, уже зимний, такой холодный и свежий, что его порывы легко пробирались даже под толстую куртку. От него слезились глаза и перехватывало дыхание, свистело в ушах и трепало выбившиеся из прически волосы. Здесь, в Монреале, сырость зимы ощущалась намного сильнее, чем в холодном Квебеке, где время от времени буйствовали снежные шторма. Большой город же просто не давал им разгуляться, но зато копил в себе тепло зданий и подземных тоннелей, которые растапливали лёд даже на покрытых булыжниками улицах. Вот и сейчас тёмная, как сама наступавшая ночь, дорога искрила жёлтыми слепящими пятнами фонарей. Они вспыхивали огненной вереницей даже под плотно зажмуренными веками, и Рене считала их, словно пролетавшие вместе с ними секунды. Один, два… двенадцать. Однако на двадцать первом она услышала голос:
– Открой глаза. Посмотри!
Ей безумно этого не хотелось. Отчаянно и почти до ужаса, из-за которого на холодном металле свело замёрзшие пальцы. Рене было страшно. Но подобно едва ли не каждой влюблённой девчонке, она отчаянно хотела скрыть свою слабость. Ведь, когда ты без ума от кого-то, то даже переплыть океан кажется сущей безделицей. Всё ради вашего общего смеха, его одобрительных взглядов, разделённых на двоих общих воспоминаний, которые можно лелеять потом в темноте бессонного одиночества. А оно обязательно будет, потому что влюбленность должна быть такой – безвозмездной. Приносить радость за счёт счастья другого. Рене не знала насколько хватит её собственных чувств, но прямо сейчас готова была отдать всё на свете за бледную улыбку, за день без мигрени, за интересные случаи, виртуозные операции, закрытое на замок кладбище. А потому она досчитала до трёх, распахнула глаза и задохнулась от ощущения скорости.
Энтони был прав, это стоило видеть. Как в фантастическом фильме, неоновые огни образовали коридор и открыли портал в нечто неизведанное. Жёлтый свет фонарей смазывался по бокам в одну яркую линию, отчего Рене казалось, что они мчат в тоннеле огня. Она чувствовала, как отдаётся в ладони вибрация железного сердца, слышала радостный гул, видела разматывающееся из клубка полотно чёрной дороги. Блестящей. Гладкой. Пожалуй, даже излишне глянцевой. Как сахарная глазурь, над которой они летели. И глядя на мечущиеся по земле блики, Рене знала, что им надо остановиться, – даже ей зеркальность асфальта казалась неправильной – но оборвать льющийся из-за спины восторг было бы слишком жестоко. Так что она не смогла, а вернее, не захотела, положившись на везение Энтони и собственную удачу. Ведь жива до сих пор, верно? А потом сквозь свистевший в ушах ветер Рене уловила молчаливую просьбу. И обернулась, потому что Энтони Ланг тоже хотел подарить ей немного безвозмездного счастья. Так, как умел.