– Какой сейчас месяц?

Если честно, было очень плевать март на улице или январь, но Рене прилежно выплюнула:

– Н-нояб’ь. И м’ня… с’час в-в-в’рвет.

– Вы попали в аварию, это нормально, – бездушно сообщил электронный голос и отключился, а у неё даже не нашлось сил саркастически хмыкнуть. Очень информативно!

В следующий же момент пончик затих, подумал немного, а потом чирикнул окончанием съёмки. Стол с мягким, маслянистым гулом плавно поехал вперед, но даже от лёгкого движения потолка Рене замутило сильнее. Она попробовала было унять тошноту, но затем живот свело судорогой, и пришлось неуклюже повернуть голову набок, наплевав на прострелившую спину судорогу. Послышалось хлопанье дверей, чьи-то торопливые шаги, и некто в последний момент успел сдёрнуть с лица чёртову маску и подставить пластиковое судно прежде, чем её судорожно стошнило бы прямо в себя.

От напряжения голова снова едва не лопнула, когда Рене вырвало смесью желчи и неведомой слизи. А боль в спине, груди и мозгах оказалась такой разрушительной силы, что перед глазами всё поплыло. Тело дрогнуло, затем пошатнулось и уже приготовилось было рухнуть прочь со стола, но тут его неожиданно подхватили и аккуратно уложили обратно.

Сил открывать глаза не было. Рене знала, что надо вытереть выступившие от напряжения слезы и грязный рот, но даже не смогла поднять руку. Всё, на что её хватило, – моргнуть пару раз и сквозь водную муть вглядеться в склонившееся над ней лицо.

Энтони был бледен. Даже по своим весьма специфическим меркам приближался цветом к бумаге, а именно отдавал синевой. Возможно, в том оказался виноват холодный свет ламп или же явно хромавший на все нейроны мозг измученной Рене, но зрение выдало удручающую картинку. Она попробовала было приподняться на почему-то туго забинтованных локтях, но те соскользнули с гладкого пластика, и голова точно бы ударилась о столешницу, но большая ладонь успела чуть раньше и осторожно опустила многострадальный череп обратно. Лица коснулся скомканный край простыни, стерев остатки желчи и слезы, а потом Рене снова вдохнула безвкусный кислород маски.

– Ес-сли т-ты з-здесь, зн’чит… вс’ оч-xень дер’мов-во, – пробормотала Рене заплетающимся языком. Господи! Губы просто горели огнем, отчего на глаза опять навернулись слезы. Однако после короткой вспышки активности вновь навалилась многотонная тяжесть. Веки почти закрылись, но усилием воли удалось удержать их от полного схлопывания.

– Нет, – коротко ответил Ланг, чем заслужил удивлённое мычание.

Тем временем в зал вошли две медсестры. Они притащили с собой каталку, а потом ловко и довольно проворно помогли ничего не понимающей пациентке перебраться со стола. Энтони же деликатно отвернулся, позволив смущенной Рене не так неистово хвататься за соскальзывающую прочь простыню.

Странная ситуация. С одной стороны, до икоты неловкая, а с другой – каждый в этих стенах врач. И уж точно сам Энтони, ведь если он здесь, то дело дрянь. За иные случаи доктор Ланг никогда бы не взялся. Так что всю дорогу бог знает куда Рене молча вслушивалась в свои ощущения в попытке понять, что с ней не так. Конечности были на месте и вроде бы исправно функционировали, правда, руки слушались так себе, но лёгкое покалывание говорило о возвращении нормальной чувствительности. Открытых ран, после беглого осмотра под простынёй, Рене не нашла. Больше вопросов вызывала страдающая голова, а потому был сделан вполне очевидный вывод.

– У м-м’ня… сот-тряс-сение? – старательно выговаривая каждое слово, спросила она, когда вся их компания вырулила из лифта в отделение нейрохирургии. В руках у Энтони была пачка снимков и, поскольку за время пути он не бросил на них ни единого взгляда, стало ясно, что выводы уже сделаны. Однако пауза затягивалась, и Рене метнула тревожный взгляд на напряжённый профиль наставника.

– Что ты помнишь? – сухо спросил он, не поворачивая головы.

– Нич-чего. Коф-фе на завтр’к… к-к-какую-то ме-мелодию… а дальш’ т"лько мок-крый асф-фальт. Всё… всё т’кое см-мутное и неч-четкое. Я п’нимаю… чт-что пропус… про… пропускаю к-куски, но мозг… эт’ отр-риц-ц-цает…

Рене прервалась. Собственная неспособность к речи настораживала. Слова выходили скомканными и исковерканными, точно язык парализовало. Странно, что кто-то вообще её понимал. К тому же, любая попытка думать вызывала новый приступ головной боли, но пока выходило держаться и не стонать от малейших усилий, хотя очень хотелось свернуть себе шею. Сквозь вновь поплывшую куда-то реальность, Рене увидела, как поджал губы Энтони. Дурной знак. Ох, дурной…

– У тебя сочетанная черепно-мозговая травма с линейным переломом костей черепа. К счастью, истечения спинномозговой жидкости не было. Хуже, что был ушиб мозга и позвоночника, ну и ещё некоторых внутренних органов, – наконец резко ответил он, и стало немного жутко от того, как сильно напряглась его челюсть. Пальцы Рене нервно вцепились в поручни каталки, а Ланг тем временем договорил: – Был ещё вывих обоих локтевых суставов, но его уже вправили.

Ах, вот и причина лёгкого онемения. Однако именно руки волновали в последнюю очередь. Ещё раз прислушавшись к себе, Рене закрыла глаза и попыталась провести короткую самодиагностику. И если верить собственному организму, дела действительно шли не очень. Её непрерывно мутило, голова стабильно кружилась, мозг словно увяз в желе, а череп простреливало болью всякий раз, когда колёса каталки налетали на стыки пола. К тому же, имелись очевидные и довольно пугающие провалы в памяти. Так что вывод напрашивался сам. Рене достаточно долго проходила практику в нейротравматологии, чтобы с шипением разлепить вновь склеившиеся губы и едва слышно задать следующий вопрос.

– Ск… ско-оль… скольк" было бал-л-лов по Гл’зго? – Она сглотнула. – И н-не увил-л-ливай. У м-м’ня амнез…зия, да? А ещ-щё рвот-та, и ч-череп. Он… едва не… лоп-п-пается п-по шв… швам. Чт-о-о ещё?

Энтони ответил не сразу. Если честно, он тянул до последнего, пока их небольшая группа не оказалась в палате и бежать стало некуда. Ланг замер в дверном проеме, словно не знал, имел ли хоть какое-то право здесь находиться, и уставился на сложенные стопкой снимки. Странно. С чего бы? Но он молчал. Не произнёс ни слова за всё время, что Рене помогали переползти в кровать и подключали сложную систему мониторинга да новых капельниц. Последней на лицо опять легла кислородная маска, которую протянул всё-таки шагнувший внутрь маленькой комнаты Энтони. Он бросил взгляд на препараты у изголовья и нахмурился. Рене же посмотрела наверх, и когда выловила названия на прозрачных пакетах, прикрыла глаза. Чёрт… похоже, все ещё хуже. Значит, боятся новых симптомов. Рене сделала глубокий вдох безвкусного воздуха и смело, насколько могла в своём пока вялом сознании, взглянула Лангу в глаза. Золота там больше не было, только дуохромная ржавчина. Итак?..