Я навсегда запомню, как входил в нижнюю двойную дверь, среди жужжания насекомых и трепетания колонн плюща. В ней была эта гибкая и немного болезненная грация боттичеллиевской Флоры, что-то очень решительное и трагическое. Она могла бы держать своими руками закрытую книгу или обнажённый меч. Она прошла, не заметив меня, поскольку было темно.
А я, нашедший убежище в этом меланхолическом строении, всё ещё полном аромата редких цветов и фруктов, цитронов, накапливавшихся здесь долгие годы лимонов, смотрел и не шевелился: я ожидал. Один её вид привёл меня в полный порядок. Её улыбка была тихой и блестящей, даже разумной, но очень пронизывающей и очаровательной. Она появилась во мне как язык пламени: я хотел лишь её ясности.
Увидев меня, она ничуть не смутилась.
— Я знала, — сказала она мне, — что мы снова встретимся.
Я рассказал ей о своих путешествиях, не умолчав, что думал о ней. Тем не менее я не осмеливался описать странный феномен телепатии, испытанный мною. Я неоднократно произнёс слово,,гармоника»», думая, что она, быть может, осознает важность и значимость, но её лицо не выражало понимания.
Когда мы вышли из оранжереи, ночь совсем опустилась, и проснувшиеся в нашем проходе пчёлы проводили нас музыкой прощания в синей тишине луны.
Мне не стоило бы больше её видеть. Мы встречались каждый день. Наши друзья подозревали, в чём дело, и поощряли нас. Мы часто приходили в знойные полуденные часы в оранжерею; потом уходили через полудикие повороты парка.
Этот парк располагался на склоне холма, и было неожиданностью обнаружить равнину, усыпанную зелёными и золотистыми узорами, вечером затуманенную в синих парах, и чёрную землю, курившуюся солнцем. Снаружи эти осколки света были полны зелёных сводов, застойных и тусклых, как в подводных пещерах, могучих сосен с фиолетовыми и охровыми стволами, лиственниц, клёнов, кедров, струившихся в библейской тени, фонтанов, непрозрачных прудов, полян с прекрасной травой, заваленных старыми корягами, вокруг которых процветали под бархатистыми звёздами огромные грибы, оранжевые и пурпурные. Всюду тишина, едва трепещущая от песни птицы или журчания родника, всюду одиночество и свобода. Опасаясь нарушить блаженство, я удерживался, чтобы не заговорить с Лией о любви. Я боялся лишь, что она сама начнёт разговор об этом.
Это был мой единственный страх, единственная тень в такой безмятежности. Я находился с Лией в таком совершенном блаженстве, что обычные радости любви казались мне подобными тошнотворной грубости. В чём загадка этой молодой девушки, излучающей вокруг себя такую гармонию? Я не могу не думать о тех радостях, которыми мимолётное созерцание Беатриче наполняло душу юного Данте. Мир открылся мне под прозрачным покрывалом счастья; все мгновения моей жизни спутались в лучистой вечности, в безоблачной послеполуденной мягкости, под неподвижной листвой, время остановилось в раструбах фонтанов и тихих водах.
В конце концов я испробовал это общение, которого я, ни о чём не догадываясь, желал до этих пор из-за торжественных радостей великих мистиков. Присутствие Лии поднимало выше земную плоскость и погружало меня в упоение любовью, которой время и пространство не могли помешать. Это были глубокие наслаждения, но внешне они себя не проявляли. Вся эта драма разыгрывалась во мне самом, без того, чтобы выдать на моём лице или в моих жестах молниеносную напряжённость. Догадывалась ли сама Лия о моей радости? Не знаю. Это было маловероятно, разве что благодаря ясновидению, возможно, в конце концов, она увидела вдруг, как разворачиваются солнечные тайны моей мысли. Даже в нашем разговоре ничто не отразило потоков света, протекавших во мне. Мы могли быть поочерёдно яркими, радостными и нежными, ведя разговоры на разные темы, мы потеряли излучины фантазии: непередаваемая музыка раздавалась на фоне моего духа, без изменений в чистоте этих аккордов. Смысл слов, которые произносила Лия, созревал во мне самом в странном облике, и дивные плоды рождались при каждом выходившем из её рта слове. Я был под каким-то гипнозом, как будто она привязала меня любовным зельем.
Но она не замечала своей силы. Она, несомненно не замечала и природу красоты, которую я испытывал возле неё. Если бы это понимание было ей дано, она не поддалась бы микробу, который должен был отравить наше счастье.
Очевидная холодность, свидетелем которой я был, несмотря на сердечность наших разговоров и ежедневность наших встреч, это строгое поддержание дружеских связей, которую мне было так легко удержать, — всё это должно было её поразить, даже если бы она, может быть, не осознала своё собственное удивление. Некоторые слова, некоторые покраснения остановили спонтанность жестом, показавшим мне, что она страдает от моей сдержанности, которая была для неё необъяснимой. Жить на глазах у всех в уединении с очень страстными возлюбленными, с которыми никогда нельзя обменяться ни ласками, ни поцелуем, ни даже одиноким словом, заставляющим поверить в любовь, было, очевидно, ситуацией достаточно парадоксальной. Тем не менее, я придавал большое значение тому, что она оставалась такой. Ни за что на свете я бы не захотел, чтобы какое-то желание нарушило бесконечное спокойствие, которое захватывало всё моё существование. Эгоистично погружённый в своё кристальное блаженство, я не хотел замечать тайной работы, которая совершалась в существе, столь дорогом, сколь я был должен.
С каждым днём Лия всё больше влюблялась, по-женски влюблялась в меня. В Эмпиреях, где я находился, она градус за градусом опускалась в те низшие области, которые я так желал держать от себя в отдалении, где я не желал быть встреченным ею.
Я бы хотел, чтобы между нами была как бы опечатанная дверь, палец, приложенный к губам. У нас было нечто более прекрасное. У нас? Тогда я думал только о себе. Почему бы не остаться в таком положении? И однажды мне даже пришла идея предложить ей сыграть непорочную свадьбу. Но трудно было выразить столь странные мысли женщине, которая вас любит и считает просто застенчивым, и это препятствовало осуществлению моих планов.
Однажды, после полудня, мы, как обычно, встретились в оранжерее. В то время как осень уже надвигалась, воздух был очень тяжёлым, ожидалась гроза. Электричество, которым зарядилась атмосфера, при каждом прикосновении производило сухой и неприятный удар. Такие моменты оставляли отпечаток нити, слишком натянутой в некоторых местах и разрывающейся. Лия находилась вблизи меня. Я рассказал ей то, что всегда скрывал: феномен гармоники, очарование, под которым она меня держала.
— Вы считаете, что во мне есть такая сила? — спросила она меня, улыбнувшись. — Могу ли я, сама того не осознавая, быть феей или волшебницей?
— Вы, без всяких сомнений, являетесь ей. Будьте очень внимательны, чтобы не спугнуть очарование.
— Вы действительно считаете это очарованием?
Она остановила на моих глазах свой чистый и глубокий взгляд цвета морской волны.
— Такого я никогда не испытывал, — ответил я. — Не сомневайтесь в своей власти. Знаете ли вы, насколько другим существом я был вдали от вас, Лия? Лия, не сомневайтесь, что вы можете быть мучением для человека, чья жизнь — вечный разрыв. Во мне две личности: одна живёт лишь для вещей великолепных и изящных: это та личность, которую вы знаете. Другая… но лучше не стоит об этом говорить…