«Перестройка»

Начало восьмидесятых было смертоносным для вождей: первым ушел Л. И. Брежнев (1982), за ним — Ю. В. Андропов (1984) и следом — К. У. Черненко (1985). На телевидении звучала бессмертная симфоническая музыка, а похоронные процессии и лицемерная пресса демонстрировали глубину маразма советского режима. Народ был раздражен дефицитами, бедной жизнью и плохой медициной, войной в Афганистане и многим другим. В марте 1985 года к власти пришел Михаил Горбачев, начавший реформы под лозунгами «гласность» и «перестройка». Лозунги породили страхи у одних и немалые надежды на перемены у других. Но все планы реформаторов сводились к косметическому ремонту социализма. Кроме того, «гласность» — это еще не свобода слова!

«Рефлекс»

26 мая 1988 года правительство приняло закон «О кооперации», который был призван поддержать предпринимательскую активность. Другими словами, партия разрешила производственные кооперативы, открыв дорогу к частной собственности. Это был приговор Советскому Союзу с его мнимой «дружбой народов».

Народ внимательно следил за развитием событий в стране, напоминавших социальный триллер с неизвестным финалом. Магазины катастрофически пустели, кооперативные — наполнялись, но цены в них были космические. По инициативе Сергея Карася и Жени Гуткевича 24 декабря 1988 года я зарегистрировал кооператив «Рефлекс». Оба «давили» на меня, напоминая мое прошлое — работу главным врачом больницы. Я согласился, так как зарплаты научных сотрудников были позорными!

«Рефлекс» был задуман как научно-практическая медицинская организация для проведения профилактических обследований рабочих и амбулаторной помощи населению силами ученых-медиков. Мне удалось заключить договор с Томским нефтехимкомбинатом на один год за двести тысяч рублей. Комбинат производил полипропилен, метанол и формалин. Директор комбината согласился на наш проект, предусматривающий профилактические обследования рабочих. Сумма была большой, машина «Жигули» тогда стоила около пяти тысяч рублей. После подписания договора я спросил директора: «Почему вы согласились на такой дорогой проект?» Его ответ был неожиданным: «А что тут особенного? Двести тысяч рублей — эта сумма равна плановым убыткам комбината от простоя вагонов только за один день! Я могу сделать такой подарок рабочим». Вы только задумайтесь!

Мы нашли помещение (поликлинику) и начали работать, привлекая ученых-клиницистов для частного приема больных. Детей и пенсионеров принимали «за счет заведения». Начали обследование и анкетирование работников комбината. Все закрутилось, было интересно! Но эйфория была недолгой. Первоначальный устав кооператива томские власти обложили налогом в 10 %, через два месяца — в 15 %, еще через четыре месяца — в 30 %, затем и 40 %. Причем происходило это без предупреждения: вдруг закрывали счет в банке, зарплата работникам не выплачивалась до перерегистрации кооператива. В горисполкоме образовывались чудовищные очереди. В утвержденном уставе кооператива менялся только процент налога! Таким способом городские власти научились «доить» кооперативы быстрее, чем те оказывать услуги, что-то производить и зарабатывать. Это явление было общесоюзным. Терпеть такую практику не было ни сил, ни желания. Кооперативы не спасли больную экономику страны. Много позже популярный актер А. Серебряков, эмигрировавший из России, сурово скажет: «Ни знание, ни сообразительность, ни предприимчивость, ни достоинство не являются прерогативой национальной идеи. Национальная идея России заключается в силе, наглости и хамстве». Заработанные в кооперативе средства пригодились для оплаты всех расходов по эмиграции: за принудительный отказ от гражданства и паспорта, визы, билеты, за отправку багажа и многое другое. За все надо было платить.

Я ничего не хочу…

Когда я оглядываюсь назад, 1988 год мне кажется очень длинным и в то же время тусклым; вероятно, это связано с тем, как я тогда жил. Работа в «Рефлексе» ненадолго отвлекала от мрачных мыслей. Моя борьба с «компашкой» была в разгаре, приходилось мотаться между Томском и Москвой. Настроение было пониженным еще и из-за недавнего переезда моей лаборатории в так называемый Томский НИИ медицинской генетики. Ездить туда на работу и общаться с пузыревской «компашкой» и его ученым советом было перманентным стрессом. Вся эта возня там была мне неинтересна, но надо было руководить научными работами сотрудников — они не должны были пострадать.

Где-то в середине 1988 года я проснулся и скорее почувствовал, чем понял, что я ничего не хочу в этой стране! Ни интересной работы, ни личных достижений, ни известности, ни ученых степеней, ни профессуры, ничего. ПРОСТО НИЧЕГО! Мне все здесь опостылело и даже «обрыдло до тошноты». В то замечательное утро я испытал инстинктивную потребность уехать в Израиль, в Иерусалим, освободиться и отмыться от советской среды обитания, «совковой» ментальности, от одиозных Бочковых, Пузыревых, Вартанянов и иже с ними. Естественные страхи и опасения перед эмиграцией перестали мешать мне принимать решения, и я начал действовать. А действовать быстро и эффективно было моим привычным стилем поведения. Мою хандру как рукой сняло! Ощущение просветления невозможно забыть!

«И сказал Господь Аврааму: Иди с земли твоей, и с родины твоей, и из дома отца твоего на землю, которую укажу тебе» (Бытие 12:1).

«Сионистская» операция

В 1987 году граница была еще «на замке». Ничего не сказав дома, я стал проверять, в каком положении находится та «дверь», через которую можно законным образом эмигрировать.

В 1988 году магическая «дверь» каким-то образом приоткрылась.

Откуда-то «сверху» дали команду «пускать всех желающих, у кого есть причина»[182]. Узнал я об этом в Москве, куда часто летал по диссертационным делам. Эту новость сообщил мне Боб, сказав: «Ворота приоткрылись, но нужен вызов из Израиля». Это был долгожданный сигнал!