Возражений у него не было. Борис Алексеевич рекомендовал мне доложить работу на обществе психиатров, запланировать ее в Москве и предложил себя в качестве руководителя. Это меня очень поддерживало. В конце письма он добавляет: «ХГМИ можете игнорировать, тем более что примерно через год вернется Ваш „лучший друг“ — Константинов».
При нашей последней встрече Борис Алексеевич сказал мне без обиняков:
— Видите ли, Миша, вы вызывающе молоды, поэтому ваша диссертация воспринимается как незаурядная или как скороспелая. Ни того ни другого вам не простят. Положите ее «в стол» на пару лет и идите врачевать. А там видно будет!
Я так и поступил. В 1972 году я сдал кандидатские экзамены по психиатрии, философии и английскому языку. Рукопись диссертации я положил «в стол» и занялся невропатологией и студентами медицинского училища, где я работал в тот период. Было ясно, что мой путь в науке, на который я ступил столь рано и необычно, будет не тривиальным и тем более не легким. К этому нужно добавить, что моя диссертация была выполнена на стыке психиатрии и биохимии, а работал я невропатологом. За свои исследования проблем на стыках психиатрии с другими науками мне придется заплатить «по полной программе». Впрочем, не буду забегать вперед.
Изабелла Р. Шмидт
В октябре 1973 года меня направили в Новокузнецкий государственный институт усовершенствования врачей (ГИДУВ) на специализацию по невропатологии, где я познакомился с доцентом И. Р. Шмидт и профессором О. Г. Коганом.
После одного из семинаров на кафедре (16 декабря 1973 года) я достал рукопись диссертации и попросил Изабеллу Рудольфовну «полистать» мой труд. Она удивилась, увидев рукопись, и попросила неделю для знакомства с ней. Однако уже через два дня я получил приглашение прийти к ней домой «на чашку чая». В Новокузнецке была зима с температурой минус 35–45 градусов и обильным снегом. Изабелла Рудольфовна жила недалеко от общежития ГИДУВа, минутах в двадцати ходьбы. Однокомнатная квартирка была теплой и заваленной книгами «до потолка»!
Усадив меня в удобное кресло и поставив чашку крепкого чая, она села напротив и предложила перейти на «ты» (сразу это мне не удавалось). Затем, достав тетрадь, исписанную ее рукой, Изабелла около двух часов поясняла свои комментарии. Их было много.
— Как вам не стыдно, Миша, скрывать такую работу? — начала она отчитывать меня нарочито сердитым тоном. — У нас еще не было таких курсантов, — добавила она.
— Мне посоветовал один профессор положить рукопись «в стол» на пару лет, — инстинктивно оборонялся я. — Кроме того, я вижу полную тетрадь критических замечаний.
— Это не так, Миша. Почти все замечания технические. И исправить их тоже дело техники. Тебе и работе нужен опытный руководитель — психиатр. Постойте, постойте, я знаю, кто вам нужен. Вы слышали про профессора Красика? — произнесла Изабелла неизвестную, но звучную фамилию.
— А кто он и где его найти?
— Очень просто. Он заведует кафедрой психиатрии в Томске, — ответила Изабелла, пытаясь найти среди горы бумаг свою адресную книгу. — Я уверена, твоей работе нужен Красик! А ты ему.
Последнее предложение оказалось пророческим, но я не обратил на него внимания. Не найдя адреса и телефона Красика, Изабелла пообещала навести справки. Мы еще долго и с удовольствием поговорили о неврологии, кафедре и ее исследованиях неврологических синдромов остеохондроза позвоночника. Она говорила азартно и с блеском в глазах. Эта встреча положила начало нашей дружбе и совместной научной работе в течение 15 лет (1973–1988). Изабелла была умницей и целеустремленным человеком. Не создав семьи, она посвятила себя науке — неврологии. Она обладала поразительным умением быть другом, что восхищало многих людей, которые вспоминают ее с благодарностью. Я один из них.
«Усыновление»
Через пару дней Изабелла сообщила мне домашний адрес и телефон