Но террор все-таки начался. Почему? — «Террор нам был навязан…, — отвечал Ленин, — нашествием всемирно-могущественной Антанты»[1589]. К словам лидера большевиков можно было бы отнестись скептически, если бы подобные признания не звучали из уст самих интервентов:

В первой половине 1918 г. «террора еще не существовало, нельзя даже сказать, что население боялось большевиков, — отмечал диппредставитель Великобритании в России Р. Локкарт, — Газеты большевистских противников еще выходили, и политика Советов подвергалась в них ожесточенным нападкам… Я нарочно упоминаю об этой первоначальной стадии сравнительной большевистской терпимости, потому, что их последующая жестокость явилась следствием обостренной Гражданской войны. В Гражданской войне немало повинны и союзники, вмешательство которых возбудило столько ложных надежд… Я продолжаю придерживаться той точки зрения, что нашей политикой мы содействовали усилению террора и увеличению кровопролития»[1590].

Именно «размещение союзников в Архангельске послужило предлогом для нового террора», — подтверждал французский посол Ж. Нуланс[1591]. «Жестокости, совершенные над населением, были бы невозможны, — подтверждал с другого конца страны, американский ген. У. Грейвс, — если бы в Сибири не было союзнических войск»[1592].

Можно привести даже точную дату, с которой у большевиков возникла пока только идея «Красного террора» — 25 мая 1918 г. В этот день в глухом глубоком тылу, где за исключением разбоев нескольких мелких банд, и речи не было о гражданской войне и терроре (куда был эвакуирован золотой запас страны и вывезена царская семья), одновременно в трех местах вдоль Сибирской магистрали вспыхнул мятеж чехословацкого корпуса. Объясняя причину этого мятежа, лидер чехословаков Т. Масарик заявлял советскому наркому Г. Чичерину «Мы, чехословаки любим Россию и желаем, чтобы она была сильной и свободной демократией. Мы были просто лояльны к России и относились корректно к вашему правительству»[1593].

Какую же демократию несли на своих штыках «корректные чешские парни» Масарика и как они «любили Россию»? Об этом свидетельствовал один из их руководителей Гайда, который в воспоминаниях описывал свой боевой путь: В бою за Троицк, было убито около 500 «красных». Под Липягами — до 130 убитых и 1500 пленных. Под Мариинском убито около 300 русских и 600 взято в плен. В боях за Клюквенную убито почти 200 «красных». Под Нижнеудинском «потери большевиков были огромны… Пленных не брали». В сражении у Култука не менее 300 русских было убито и 500 ранено. У Нязепетровска только убитых русских было почти 300 человек. У Мурино (на Байкале) из 12–15 тыс. русских «уцелело очень мало», в плен взято 2500 человек. При захвате ст. Посольская: «Потери большевиков были так велики, что несколько дней подбирали убитых, складывали в вагоны, отвозили в тайгу и закапывали», несколько тысяч было взято в плен. А что делали с пленными? Об этом рассказал участник тех боев белогвардейский офицер капитан А. Кириллов: «В этот момент доложили, что прибыла партия пленных. Гайда, не оборачиваясь, резко и твердо сказал… — «Под пулемет». Партию пленных, где было много мадьяр, немедленно отвели в горы и расстреляли из пулеметов»[1594]. Общее количество жертв белочехов и КОМУЧа летом-осенью 1918 г. только в Поволжье насчитывает, по данным Ратьковского, более 5 тысяч человек[1595].

О том как, чехословаки наводили порядок на захваченных территориях, сообщал представитель чехословацкого национального совета при самарском правительстве Ф. Власак: «В качестве устрашающего средства к запрещению опасного выступления самарских рабочих, среди которых было много симпатизирующих большевикам и ждавших с нетерпением их прихода, я дал указание о создании чрезвычайного суда, единственным приговором его был смертный приговор, приводимый в исполнение через час после вынесения»[1596].

Когда 6 июля 1918 г. самарские железнодорожники в знак протеста против террора и насильственной мобилизации в «народную армию» КОМУЧа собрались на митинг численностью в 600 человек, тут же явился чехословацкий военный комендант города Ребенда с командой и приказал собравшимся немедленно разойтись. Рабочие демонстративно не подчинились приказу. Тогда Ребенда вызвал подкрепление, разогнал сход, многих его участников арестовал, а 20 «зачинщиков» расстрелял[1597].

И это только малая толика «подвигов» чехословацкого корпуса в России, но и это было не самым главным… Главное заключалось в том, что выступление третьей (внешней) силы возбудило надежды реванша, в антибольшевистских кругах. Только и исключительно масштабное вооруженное выступление интервентов и прежде всего в лице чехословацкого корпуса, побудило антибольшевистские силы перейти к активным боевым действиям.

Именно иностранная интервенция стала переломным моментом, сделавшим введение Красного Террора неизбежным. И в этом не было ничего случайного, точно так же во время французской революции именно интервенция стала основной причиной введения беспощадного террора. В июле 1793 г. началась иностранная интервенция, а уже 4 и 5 сентября прошли народные выступления под лозунгом «Хлеба и Террора!», положившие начало якобинскому Террору. «Говоря о европейской коалиции против Франции, Жозеф де Местр был в состоянии сказать, что Франция может быть спасена только царством террора»[1603].

«Царство Террора во Франции стало неизбежным не из-за какой-то таинственной «логики событий», — пояснял британский историк Саролеа, — а из-за преступного вмешательства европейских правительств, полагавших, что разоренное и обанкротившееся состояние Франции, отвлеченной религиозной войной и гражданской войной, даст им прекрасную возможность вторгнуться в страну и диктовать свои условия»[1604]. Эти события, почти в точности повторились спустя 125 лет: масштабная иностранная интервенция в Россию началась с мятежа чехословацкого корпуса 25 мая, затем 1 августа последовала официальная высадка интервентов в Архангельске; спустя месяц — 4–5 сентября был объявлен «Красный террор».

Уже через 4-ре дня после выступления чехословаков — 29 мая был образован революционный трибунал при ВЦИК. Д. Курский и Н. Крыленко обосновывали этот шаг необходимостью усилить карательную политику против контрреволюционеров[1605]. 10 июня появилось обращение СНК, в котором говорилось: «главная цель заговорщиков состоит в том, что бы отрезать Сибирскую дорогу, приостановить подвоз сибирского хлеба и взять голодом Советскую республику… Офицеры заговорщики, предатели… должны беспощадно истребляться…»[1606].

Были распущены оппозиционные Советы, 14 июня из Всероссийского ЦИКа были удалены представители оппозиционных партий. Ленин объяснял свое решение тем, что: «И меньшевики, и эсеры в громадном большинстве были на стороне чехословаков, дутовцев и красновцев. Это положение требовало от нас самой ожесточенной борьбы и террористических методов этой войны…»[1607].

16 июня народный комиссариат юстиции РСФСР известил, что революционные трибуналы «не связаны никакими ограничениями» в «выборе мер борьбы с контрреволюцией, саботажем и проч.»[1608]. Ревтрибуналам было предоставлено право вынесения смертного приговора[1609]. Первым городом, где произошел массовый расстрел, стал Тамбов, где мятеж 17–18 июня 1918 г. сопровождался многочисленными жертвами. После подавления мятежа было расстреляно более 60-ти человек[1610]. Таким образом, отмечает Ратьковский, практика вынесения смертных приговоров за уголовные преступления, наблюдаемые в первом полугодии 1918 г. в деятельности ЧК, постепенно распространяется и на политических противников.

Тем не менее, террор оставался для большевиков еще экстраординарным средствам борьбы. Подтверждением тому служило письмо Ленина от 26 июня руководителям Петроградского Совета: «Товарищ Зиновьев! Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство (председателя Петроградского Совета) Володарского массовым террором и что вы… удержали. Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это не-воз-мож-но! Террористы будут считать нас тряпками. Время архиважное. Надо поощрять энергичность и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает»[1614].

Московская ВЧК действовала более решительно, в июле 1918 г. она расстреляла членов «Союза родины и свободы». Уральская областная ЧК после переезда в Вятку расстреляла 35 человек «пойманных с поличным в заговорах»[1617]. С этого времени начало ощущаться изменение отношения большевиков к террору. Именно в этот период, отмечает С. Павлюченков, в серии декретов и постановлений, направленных на смягчение политики в отношении крестьянства, обращение Совнаркома «На борьбу за хлеб» провозгласило: «Ответом на предательство и измену «своей» буржуазии должно послужить усиление беспощадного массового террора против контрреволюционной части ее»[1618].