Как бы там ни было, бесспорен факт, что былая Африка отдаляется от нас, уходят в прошлое ее песни, танцы, утрачиваются художественные концепции, религии, устные рассказы, равно как постепенно исчезает свойственное ей некогда понимание утраченного времени, Вселенной, человека, растений, животных и богов — вся традиционная цивилизация, которая — и мы это знаем на примере того же Запада — уйдет в небытие по мере усиления внешнего влияния.

Однако Европе удалось сохранить от своего традиционного прошлого некоторые узнаваемые следы, которые остаются близкими ее сердцу А что Африка оставит от своей былой цивилизации?

Насколько традиционное искусство напоминает нам об исчезнувшей древней цивилизации, настолько литература, молодая африканская литература, пронизанная западным влиянием (хотя бы по тому уже, что она создается на европейских языках; существует лишь несколько литературных опытов на африканских языках, устных по определению, транскрипция которых оказалась запоздалой и трудной), уводит нас в другую сторону, показывая, что произойдет с культурой, когда большинство африканцев «увидят свет». Эта живая и правдивая литература отражает африканскую действительность, увиденную глазами «развитых» ее представителей, которые в том случае, если им удается сохранить самобытность и защитить свое творчество от чужих ценностей, представляют эту действительность в неповторимом свете.

Достаточно прочитать Сказки Амаду Кумба известного писателя Бираго Диопа. По содержанию они связаны с прошлым, но по форме, отвечающей современным литературным правилам, выходят за рамки «потерянного рая» (Жан Дювине) народных сказок. Их западная форма уже сама по себе является признаком литературы, «оторванной от родовых корней, при том что она продолжает мечтать об этих корнях». Это напоминает первых латинских писателей Галлии. С появлением новой литературы представителей черной расы (африканцев или афро-американцев, пишущих на одном из западных языков, будь то французский, английский, испанский или португальский), таких как Ленгстон Хьюз, Ричард Райт, Эме Сезэр, Леопольд Сенгор (президент Республики Сенегал), Диоп, Фану, Эдуар Глиссан, Ойоно, Диоле, Камара Лайе, не следует говорить о предательстве; напротив, нужно отмечать их страстную привязанность к уходящему прошлому.

«Они изменили глубинные структуры их личности, — пишет Жан Дювине, — в той степени, в какой язык есть бытие, особый способ су-шествования. При этом нечто умерло навсегда: сиюминутные мифы». Это, безусловно, так. Но язык это не единственное структурное изменение, которому подверглись эти авторы. Налицо стечение обстоятельств, подобно системе зубчатых колес, как об этом рассказывается в Чернокожем ребенке Камара Лей, автобиографии молодого деревенского парня, выходца из «большой семьи кузнецов», который едет учиться в Париж. Его мать не может помешать его регулярным отъездам из дома: «Она должна была наблюдать за работой этой системы зубчатых колес, которая направляла меня сначала в деревенскую школу в Куруссу, затем в Конакри и Париж. Она боролась, но была бессильна противостоять вращению этих невидимых шестеренок: сначала одна, потом другая, третья, затем еще и еще. Что она должна была сделать, чтобы машина остановилась? Можно было только смотреть на вращение зубчатых колес, на неумолимое движение судьбы: моя судьба предполагала отъезд из отчего дома!»

Да, возникает новая цивилизация, хрупкая или уверенная в будущем, подпитываемая традиционной, живучей цивилизацией. Это важный момент. Африка оставляет в прошлом тысячелетнюю цивилизацию, но это не значит, что она утрачивает собственную цивилизацию. Она преобразовывается, многое утрачивает, но остается самобытной — со своей психологией, вкусами, воспоминаниями, со своими местными особенностями. Сенгор говорит о «физиологии», которая определяет «эмоциональное поведение» перед лицом остального мира. Это обуславливает то обстоятельство, что «магический мир для негро-африканца представляется более реальным, чем видимый мир». Даже наиболее подверженные западному культурному влиянию африканские писатели настаивают на особой психике черной расы.

Об этом можно судить из другого отрывка, взятого из Чернокожего ребенка, где описываются некоторые почти магические дарования матери автора: «Сегодня я воспринимаю эти чудеса как следы неких замечательных событий, произошедших в далеком прошлом. Это прошлое близко нам, это наш вчерашний день. Но мир движется, мир меняется, причем мой мир меняется быстрее, и создается впечатление, что мы перестаем быть теми, кем были когда-то, что даже в момент свершения перед нашими глазами этих чудес мы уже были иными. Да, мир движется, меняется; он движется и меняется, доказательством чего является то, что я уже не знаю своего тотема».

Трудно лучше описать произошедший разрыв с прошлым. Но автор говорит: «Я боюсь дать точное определение дара моей матери, я не хочу даже описывать его полностью: я знаю, что мой рассказ будет встречен скептически. Я сам, когда ко мне приходят воспоминания о ее способностях, не знаю, как к ним относиться: они мне кажутся невероятными, и они невероятны! Однако стоит мне только вспомнить о том, что я видел своими глазами… Я это видел, я и сейчас это вижу. Разве мало мы знаем вещей, которым нет объяснения? У меня на родине полно необъяснимых вещей и моя мать постоянно с ними соприкасалась».

В «этих необъяснимых вещах» и состоит, может быть, особый секрет каждой цивилизации.