Я шагнул в неосвещенный холл, волоча багаж, и захлопнул дверь. Алинны не было и, как я обнаружил, поспешно обойдя темные комнаты, не было, похоже, уже много недель. Я искал ее в темноте, напуганный, все сильнее отчаиваясь. Звал по имени и боялся всего на свете: болезни, несчастного случая, взлома, а более, может быть, всего – ее неожиданного ухода, если она рассердилась на что-то. Лампочки не работали, пока я не подошел к блоку предохранителей и не включил рубильник.
Возобновив поиски, я уже не паниковал, но боялся еще больше. Вся мебель была на месте, окна закрыты и заперты, воздух сперт, но квартира прибрана. Студия оказалась нетронутой, пианино закрыто, и табурет аккуратно придвинут к педалям. На столе лежали бумаги, которых я не помнил, многие в нераспечатанных конвертах.
У меня мороз шел по коже. Еды на кухне не было, но вся посуда и столовые приборы помыты и разложены по местам. Холодильник стоял нараспашку, демонстрируя опять-таки неосвещенную пустоту.
Включив отопление и послушав, как оживает бойлер, я несколько успокоился. Постепенно квартира становилась пригодной для жизни, а я начал тем временем третий обыск, действуя методично и стараясь определить, что случилось.
Никаких следов Алинны не нашлось. Из шкафа исчезла ее одежда, пропали книги и мелкие украшения, комната, которую она использовала под студию, опустела. Сгинул даже ковер. Я искал хоть что-то, оставленное мне, чтобы объяснить, почему она переехала. Нового адреса, скажем, или записки. Но ничего не нашел.
Я был потрясен. Перед моим отбытием ничто не намекало на возможность чего-то подобного. Мы много лет прожили в удовлетворявшем обоих браке. Правда, он был основан скорее на товариществе зрелых людей, взаимопонимании и верности, нежели на романтической страсти или физической любви, но мы были счастливы. Так я, по крайней мере, думал. Мы жили каждый своей жизнью, но жизни эти были тесно связаны, и за годы, проведенные вместе, я привык считать, что мы оба к этому привыкли и нас это устраивает. Ни единого признака близящегося разрыва. На мгновение мной овладело чувство вины из-за происшествия с Кеа – может быть, Алинна что-то узнала? Я не представлял, каким образом.
Я не ел с утра, после корабельного завтрака, но в квартире не было ни крошки. Выйдя наружу, я купил продукты в магазине, который оказался открыт, отнес их домой и попытался поесть. Аппетита не было.
Ночь я провел в полном одиночестве в собственной кровати, которую нашел с голым матрасом, но отыскались и чистые простыни с одеялом. При этом почти не спал. Стоило проснуться в ночи, как меня охватывало ощущение пустоты, похожее на те паузы в музыке, которые когда-то казались мне столь смелыми и многозначительными.
Одной из первых задач поутру стал разбор накопившейся почты: как той, которую Алинна положила на мой письменный стол перед уходом, так и нераспечатанных конвертов.
Стоило мне начать их просматривать, как я заметил, что среди почты нет ни одного письма или открытки, которые я посылал Алинне с островов. Означало ли это, что она их получила и забрала с собой? Или они просто не дошли?
Среди первых же вскрытых конвертов обнаружился один с надпечаткой красными чернилами на лицевой стороне: «СРОЧНО. ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ!». Внутри оказалось встревожившее меня письмо от жилищной компании, которой принадлежала квартира. Письмо предупреждало, что поскольку квартплата оставалась невыплаченной долее шести месяцев, собственники намерены меня немедленно выселить, конфисковать мое имущество и подать судебный иск на неуплату. Первой моей реакцией была уверенность, что произошла ошибка. Все выплаты я урегулировал, прежде чем отправиться в путешествие, и Алинна точно знала, о чем нужно позаботиться в мое отсутствие. Я убедился, что денег на счете у нее достаточно. С какой стати она перестала платить за квартиру?
Перерыв груду почты, я нашел предыдущие письма от той же компании. Одно за другим они представляли все удлинявшуюся историю неплатежа: напоминания, требования, предупреждения, угрозы. Наконец терпение сдатчиков истощилось.
Хотя я был потрясен не только от неожиданности, но и от чувства несправедливости, все же более всего беспокоила загадочность всего этого. Как такое могло случиться?
Я просмотрел остальные письма, многие из которых были от поставщиков коммунальных услуг: счета за газ, электричество, воду, вывоз мусора, телефон, налоги на собственность – все оказалось сильно просрочено. После путешествия я располагал, по крайней мере временно, хорошей суммой в наличных, так что, прикинув в уме, я подсчитал, что самое насущное смогу выплатить сразу, а все остальное наверняка удастся погасить через день-два.
Просмотрев отчеты из банка, которые также отыскались в общей груде, я обнаружил, что обеспечен лучше, чем полагал. Агент регулярно присылал роялти за мои записи, и они успели поднакопиться. Богачом я не стал, но кризис невыплат разрешить вполне мог.
Тут я наконец заметил даты на конвертах.
25
Худшее было впереди. Еще до конца того первого утра я узнал, что мои родители мертвы.
Первым умер отец – ему было семьдесят восемь, и, слабый здоровьем, он скончался спустя всего шесть недель после моего отплытия на юг. Из грустной, путаной записки матери я не слишком уяснил, что именно случилось. Похоже, она писала вскоре после отцовской кончины. Тон записки был притворно-понимающим, но прорывались и ее истинные чувства: «Знаю, что ты в отъезде, и поездка важна для тебя, но…» Мало какое из предложений она заканчивала, а строчки прыгали. Мать всегда гордилась своим ровным, красивым почерком. Кажется, она не вполне сознавала смерть отца – похоже было, что его хватил удар, – путая ее то с по-прежнему необъяснимым исчезновением Джака, то с моим отъездом. Она потеряла всех троих. В одном месте мать спрашивала меня, когда я вернусь из армии. В другом говорила, что ей бесконечно меня недостает. Я едва мог владеть собой, читая эти слова. Было упоминание о похоронах, но не говорилось, где они состоялись. Мать ничего не писала ни о своем здоровье, ни о том, через что она прошла после потери мужа и сыновей. Рассказала, что пыталась навестить меня (хотя вроде бы помнила, что я в отъезде?), но не застала в квартире ни меня, ни Алинны.
Когда это случилось? Записка не была датирована. Написала ли ее мать при этом визите, сидя в коридоре под дверью? Или занесла позже, вернувшись? Сколько прошло с тех пор времени?