В один из дней на одном корабле это стало невозможно терпеть. Судно было оснащено громкоговорителями на каждой палубе и в каждом проходе. С того момента, как мы оказались на борту, эти динамики играли популярную музыку, от которой было некуда скрыться. Первые несколько минут я был заинтригован. Хотелось немного познакомиться с культурой поп-музыки Архипелага, бывшей для меня внове, но очень скоро она сделалась назойливой и утомительной. Потом заиграли мелодию, которую я мгновенно узнал, – она была с диска «Pilota Marret». Визжащая электрогитара Анте разнесла вдребезги остатки моего спокойствия. На всем протяжении этого томительного дня, тянувшегося мучительно медленно, звучала то одна, то другая запись из этого жалкого альбома. Звучала, как мне казалось, специально в мой адрес. Большую часть дня я провел на кормовой палубе, подальше от источников звука, предоставляя реветь вокруг меня морскому ветру.

На других судах в другие дни я часто стоял или сидел на открытых палубах, зная, что это, быть может, последний мой шанс побыть в уникальном окружении Архипелага. Я смотрел, смотрел и думал о красках, ветрах, морских птицах, горах, волнах и солнечном свете, и о тайных кодах музыки, которыми они каким-то образом меня наделяли.

Постепенно становилось прохладнее.

Каждая пересадка означала, что нам приходилось сойти на берег и ненадолго вступить на очередной остров в качестве транзитных пассажиров. Брюзгливый педантизм чиновников был не лучше, чем в остальных местах, но для нас этот процесс оказывался уже совершенно бессмысленным. Мы предъявляли документы, визы, расписания маршрутов, жезлы – и все это рутинно рассматривали, а жезлы совали в загадочные проверочные машинки.

На каждой остановке мы встречали группу ожидающих молодых людей, но теперь я уже не был заинтригован и почти не замечал их присутствия.

Жезл ни разу не вызвал никакого отклика ни у чиновников, ни у проверочных машин. Никто из официальных лиц не комментировал эту процедуру или хоть что-нибудь. Лишь холодные действия без объяснений: жезл переходит из рук в руки, затем несколько секунд молчаливого осмотра, жезл вставляют в машинку, жезл возвращают. На нем не появляется никаких отметин, ни знака официального одобрения, вообще никаких изменений. Мой жезл ничем не отличался от любого другого. Все проходили эту загадочную процедуру. Жезл начинал выглядеть чуть поношенным, но гладкая поверхность деревянного стволика оставалась чистой.

На восьмой день я стоял у планшира корабля, на который мы погрузились этим же утром. Я замерз и был жалок. Одежду я взял с собой большей частью легкую, пригодную, как казалось, для теплого юга, так что все, что можно было сделать для защиты от холода, это нацепить лишний слой одежды, еще одну рубашку или пиджак. Я чувствовал себя неуклюжим и несчастным. Дул режущий ветер. Все острова, различимые с моей позиции, выглядели голыми и продутыми ветрами. Как никогда мне хотелось, чтобы это долгое путешествие наконец закончилось.

Подошел оркестрант, одна из вторых скрипок, и встал рядом у борта.

– Уже обратили внимание? – спросил он, указывая вперед.

Я посмотрел на то, что вначале показалось мне еще одним островом, лежащим низко, у самого горизонта, и размазанным по нему без определенных очертаний. Видны были скалистые пики, но больше почти ничего.

– Думаю, мы почти прибыли.

– Это Глонд?

Я был изумлен. Не ожидал, что мы прибудем раньше, чем в конце дня. По привычке бросил взгляд на часы, но они уже давно не показывали ничего осмысленного. Каждый день время то прибавлялось, то убавлялось.

Корабль равномерно нес нас вперед, и я продолжал смотреть прямо по курсу. Суша становилась все отчетливее. Серые, как железо, горы больше всего привлекали взгляд, и я заметил, что большинство самых высоких пиков покрыты снегом. Нижние склоны были темны и не видны отчетливо.

Вскоре сделалась различима прибрежная низменность, или, говоря точнее, стало понятно, где она расположена. Какие-то миазмы – туман, дымка или испарения простирались от моря, сливавшегося вдали в неразличимую пелену, до самых предгорий хребта. Под туманом ничего было не разобрать.

Это зрелище всколыхнуло во мне странную смесь чувств. Там был дом: моя страна, родители, Алинна, друзья и коллеги, бо`льшая часть того, что я помнил. Основание моей работы и репутации было заложено в Глонде, но я уже побывал на островах. Я рвался домой, но в действительности не слишком хотел там очутиться.

Мы подплывали все ближе к моей мрачной и увечной стране, и мне хотелось, чтобы корабль замедлил ход, свернул, повернул обратно.

Один за другим поднимались наверх остальные участники поездки и скапливались у борта вокруг меня, глядя, как судно подходит к берегу, маневрирует, нацеливаясь на темное пятно города. Все мы знали, что это наверняка Глонд-город или, по крайней мере, его порт Квестиур. Почти никто не делал никаких замечаний, но мало что тут и можно было сказать.

Вскоре сомнений, куда мы направляемся, и вовсе не осталось, поскольку горы за городом приняли знакомый рисунок, а сквозь дымное марево сделались различимы крупные здания, знакомые нам по поездкам в Глонд. В динамике системы оповещения затрещало и прозвучал голос кого-то из членов экипажа: причаливаем через пятнадцать минут, всем пассажирам собрать вещи и подойти к люкам, номер которых был им назначен при погрузке на борт…

Мы приготовились в последний раз спуститься на берег. Прибытие не вызвало, по крайней мере у меня, никакого предвкушения, чувства удивительного возбуждения и радости, столько раз приходивших при высадке на острова. Мы толпились на нижних палубах, протискиваясь в каюты и из кают, упаковывали в багаж все сувениры, которых понакупили, все инструменты, которые везли с собой, силились разыскать правильные сходни.