– Что случилось с родителями? Ты не могла им помочь?
– Я путешествовал. Много времени проводил на кораблях и маленьких паромах. Мы побывали на девяти островах. Я пытался звонить тебе, откуда только мог, но везде отвечали, что линия не работает. Я писал письма и открытки и отправлял их с каждого острова, иногда по нескольку раз. Я работал, путешествовал, плавал на кораблях. Ты же помнишь, как всегда было у нас с тобой. Без тебя я точно такой же. Я вернулся, как только смог. Со временем что-то неладно, и я не знаю, как тебе это объяснить.
– Я не забывал о тебе, но должен был посвящать время оркестру и другим музыкантам, которых мы встречали по дороге. Ведь для этого я и поехал. Ты все это знала. Ты сама уговаривала меня решиться на поездку. Со временем что-то неладно, и я не знаю, как тебе это объяснить.
– Петр? Вот как его зовут?
– Со временем что-то неладно, и я не знаю, как тебе это объяснить.
– Как раз этого-то я и не могу объяснить, – сказал я. – Что-то случилось, и я сам этого не понимаю.
После того как она ушла, – просто тихо вышла, когда стало ясно, что нам уже нечего сказать друг другу, – я открыл вторую бутылку пива. Я стоял у окна и смотрел, как она идет вдоль дороги в свете уличных фонарей. У поворота я различил неясную фигурку поджидавшего ее мужчины. Они встретились и вместе скрылись из виду. За дорогой, где она только что шла, раскинулось море, отражавшее лунный свет. Я уставился вдаль, на острова, и осушил всю бутылку в один присест. Пить мне не хотелось и не хотелось напиваться, но в тишине, оставшейся после ее ухода, я просто не мог придумать, чем мне еще заняться.
На следующее утро с почтой принесли первую из отправленных мной открыток.
Вот что я ей тогда написал. Когда загадку со временем еще можно было объяснить. Если не понять полностью, то хотя бы начать догадываться.
27
Начиная понемногу выбираться из глубины несчастья, я понял, что должен вновь приступить к работе. Что касается композиции, я чувствовал в себе лишь молчание, но мог все же играть и давать сольные выступления. Я стал регулярно наведываться в Глонд-город и, разумеется, встретился там с некоторыми из коллег, также побывавших в туре.
Сразу же обнаружилось то, о чем я и сам мог бы догадаться. Не один я пострадал от потерянного – или, возможно, приобретенного – времени. Все пережили то же, что и я, и их жизни так же пострадали.
Оказалось, что у нас много общего. Мы делились своими историями и делали, что могли, чтобы ободрить друг друга. Можно было искать объяснения, задавать вопросы, выплеснуть часть накопившихся чувств – гнева, растерянности, тоски. Некоторые из услышанных мной историй оказались ужасными. Одна из лучших скрипачек, принявших участие в поездке, молодая женщина с огромным артистическим дарованием и моя добрая знакомая, покончила жизнь самоубийством. По возвращении она порвала с женихом, или же жених ее не дождался, – никто толком не знал, как в точности вышло. Неделю спустя она умерла от передозировки обезболивающего. Моя потеря была не лишена сходства с ее историей, и все же это известие меня потрясло. Другие, по слухам, запили или бросили профессиональное музицирование, а один из четырех виолончелистов угодил в тюрьму, хотя оставалось неясно, что он якобы совершил.