— Великий Государь. — Голицын поклонился.

— Князь Борис Алексеевич, что за дело у тебя в шатре моём? — cпросил Пётр.

— Не гневайся, Пётр Алексеевич, стольник государыни Натальи Кирилловны, что давеча звал нас к ней, упал в падучей.

— Так что с того? Неужто к потешным нельзя снести его было?

— Пётр Алексеевич, — Майор пристально всматривался в лицо царя. — Там дело тайное и не след его одного оставлять сейчас.

Я уже понял, что проявился ещё одни из темпонавтов. Однако мне уже совершенно не хотелось продолжения "вселенческих" бесед, и я заставил царя пройти мимо палатки. Матвеев и Головин, безусловно, отметили эту странность, но об этом беспокоиться не стоило. На фоне других чудачеств это могло быть объяснено излишним доверием государя к своему дядьке. Тем не менее, уже уходя, я через Петра попросил Голицына:

— Князь, коли есть с вами немец вчерашний, скажи ему, что государь пожелал услышать его придумки о потехах огненных.

Не оборачиваясь, я спустился к берегу Яузы. Автоном с Андреем всё так же молча сопровождали меня, идя чуть в стороне. Сел там же, где и вчера с сестрой. Стольники расположились на своём месте. Здесь меня догнали несколько ближних дворян царицы. Тяжело отдуваясь и отирая рукавами пот, градом лившийся из под шапок с соболиной опушкой, они поклонились царю.

— Великий Государь Пётр Алексеевич, — начал самый важный из них — В прошлом дню посылал ты ближнего своего человека Никиту Федорова сына Хрущёва на двор к боярину князю Михаилу Алегуковичу Черкасскому. Сей отрок твоим именем просил взять к тебе заморских цветов томаталь, что растут в имении князя. Да просил он не честью, а лаялся на дворовых людей, да на ключника, да грозился твоей опалой, коли те цветы к твоему царскому величеству посланы не будут. Князь Михаил Алегукович бьёт тебе челом Никитку того Хрущёва наказать примерно, и молит твоей милости цветов сих не рвать от того, что отцвели оне уже на Троицу, а плоды злы и недобры. Обещается боярин к твоей царской милости в следующей весне прислать ростков сих цветов заморских, что бы оне твой взор своим цветом умилостивили в царском саде, в Измайлове.

Из всей этой речи я понял, что Хрущёва обломили с помидорами и поэтому-то он и сказался сегодня больным. Сидит, верно, у отца в палатах и боится ко мне с дурной вестью придти. "Но странно, почему не сам князь Михаил об этом говорит или не его сын? Это что способ показать мой невеликий статус?"

— Подожди, а почто сам боярин не пришёл с сей вестью ко мне и тебя, Родион, отправил? И где сын его, мой стольник, Андрей?

— Князь Черкасский с поклоном поднялся к государыне царице Наталье Кирилловне. Она же и велела ему не ходить к тебе, а послать с сим малым делом нас.

"Ещё интереснее! Матушка проснулась, опять начала флажки ставить и инфо фильтровать." — А сам полностью вступая в контроль над телом отвечал:

— Передайте боярину, что велю я прислать ему два фунта плодов томатоля, как только они вызреют. И по весне же пусть пришлёт со своим садовником ростки числом более двадцати дабы завесть сей цветок здесь в Преображенском. Ступайте и более не тревожьте меня. Коли надобно чего, Андрею Матвееву сказывайте.

Я заметил, что ко мне спешил Брюс. За ним хромая семенил Фриц. Подойдя, немец бухнулся мне в ноги, благодаря за спасение и доверие ему потех огненных. Речь его была с таким ужасным и непередаваемым акцентом, что если бы не мое прошлое образование, врядли бы царь понял все эти сентенции и сравнения в крутом замесе немецких, русских слов и латыни. Ребенка эти мольбы слегка раздражали, а меня удивляли — даже русские теперь не всегда бухались в ноги, а уж иностранцы тем более. Царь добил его, вернув перстень его жены, что я забрал вчера у охраны. Говорить решил с Брюсом:

— Яков, скажи своему мастеру, что я желаю увидеть его искусство без твоих опытов с тайным зельем. Да спроси, скоро ли он сможет устроить огненную потеху на том берегу.

"Быр-пыр-пыр". — Яков-Антон довольно бегло перевёл мой вопрос. Фриц закивал и произнёс:

— Тругой неделя, феликий госшударь! Другой неделя Фриц радость показать вам свой фейенрверкус!

— Ну, добро. Езжай к себе домой, да скажи жене, что жить вы будете рядом со мной в Преображенском. Яков объясни, что ему дарю новый дом в будущем городке.

После перевода немец замер, переваривая услышанное. Химик добавил от себя, что это особая милость — жить вне слободы у царя. После этого мастер начал опять благодарить, но к счастью больше в ноги не падал. Я хотел допустить его к руке, но Пётр воспротивился — и той милости, что было, довольно.