Учитель поморщился от такого жаргонизма.

— По правде говоря, Яков, несостоявшийся носитель Майора сейчас в Киеве пребывает. Как он может влиять на мнение кукуйского общества? Я слабо сему верю. А смена церкви поможет алхимию твою прикрыть. Я полагаю, вы с Фрицем не цветочки выращивать будете.

— У Гордона тут столько информаторов, что я не удивлюсь, что скоро о вчерашнем случае ему доложат. Фриц тот мне все уши прожужжал, как умен генерал и как его все уважают, как верен он католической церкви. Не дрейфь, Учитель. Прорвёмся. Зато ни один длинноволосик не посмеет мне указывать, что делать. Ну, разве что, гошударь-бтющка — он с ироничной ухмылкой посмотрел на дремлющего царя.

Видно Голицына тоже стал доставать прорезавшийся жаргон взывника-террориста, и он резко одернул Антона:

— Яков Виляминыч, ты бы действительно за языком следил! То, что я Федору Матвеевичу говорил и тебя касается.

— Та, нерусь я, чаво с меня взат? Говорю, как умею, как привык! Это вам, природным русакам, надо показывать свою идентичность, а мне простительно. По поводу планов. Пока надо потихоньку порохом заниматься. Даже ломоносовские усовершенствования, да некоторая чистка процессов дадут нам 20–30 процентов мощности. Кстати ты, Никита Моисеевич, сумел капсюль сделать?

При этом вопросе не только Брюс, но и Голицын с Апраксиным требовательно уставились на Зотова, ожидая ответа. Тот, кряхтя, показал левую руку. На ней отсутствовал мизинец и был сильно поранен безымянный. Яков не удержался и тихонько присвистнул:

— Не х… себе! Как умудрился-то, Учитель? С твоим-то опытом!

— Немного переоценил свои навыки. Да и практики никогда особой не было. Так что капсюля пока нет. Но процесс получения гремучей ртути я на уровне лаборатории всё-таки отладил. Спасибо владыке, прикрыл от доносов.

— А где ты всё это делаешь, Ол… Никита Моисеевич? — Спросил Капитан. — В Донашево?

— Хм. Нет, уже второй год в Лыткарино. Донашево — этап пройденный. Там я после посольства к Гиреям в Крым скрывался, и там первые опыты делал. Сейчас лишь немного сельхоза осталось. А когда лампу царю Фёдору Алексеевичу подарил, меня обласкали и милостиво отписали просимую мной деревеньку. Сейчас это основной центр прогресса на Руси.

На вопрос Апраксина, почему именно село Лыткарино, Зотов ответил просто:

— Так мне должен был Пётр Алексеевич его подарить лет через десять. Вот я и подумал, что не сильно история сдвинется, если начну там потихоньку заготовки для прогресса собирать.

Я не удержался, встрял:

— Учитель, а много ты уже сделать успел? Пока ведь ничего в Москве из этого незаметно. Ну, кроме ламп и майонеза.

Он улыбнулся.

— Как сказать, Пётр, как сказать… Вроде и немного, но… Я ведь вал не гнал. В основном опытные образцы. Главное — я тебя учил. Ну, наверное, ещё я смог какое-то подобие эталонов собрать для метрической системы.

— Подожди, Никита Моисеевич, ты, что метр ввёл? — Потапов в отличие от меня и Голицына не знал об этом. — Но как ты меридиан померил? Французы его не один год целой командой исчисляли.

— Всё проще, всё значительно проще. Я добыл у англичан эталон их ярда, а сколько в нём метров — грех мне не помнить. Парижские академики тоже ведь не точно мерили. Так что я не боюсь, если небольшая ошибка будет. Главное здесь десятеричная система. Вот с граммом и градусом мне пришлось повозиться. Ртутный манометр я сделал ещё в первый год как вселился. На второй год я сумел подгадать зимний день под нормальное давление для определения температурной шкалы, на основе кипячения дистиллированной воды. Теперь могу скромно сказать, что у нас уже не градусы Цельсия, я градусы Зотова.

— Так ведь у тебя всё равно не получилось точных значений того века! Всё ведь на глазок! — Воскликнул Химик.