Речь А.М. Горького, конечно, этим не исчерпывается, достаточно указать на замечания о «вождизме» как о распространенной болезни современной эпохи[521], на критику, адресованную последователям Ф.М. Достоевского, на тактичность, с которой он настаивает, что литературная политика не может ограничиваться только Россией, но должна учитывать все разнообразие культурных традиций, сложившихся у советских народов.
Два съездовских месяца представляют собой в политической биографии М. Горького высшую точку, по крайней мере, с официальной точки зрения. Два следующих года, от съезда до смерти, – по всей вероятности, начало спада: как его жизненных сил, так и его политико-культурного влияния и престижа.
С чисто политической точки зрения, накануне Первого съезда советских писателей М. Горький был далек от полного согласия с политикой Сталина в области культуры, более того, начал проявлять нетерпимость, как ясно показывает его письмо от 2 августа 1934 года, в котором он критикует интеллектуальную скудность и бедность политического образования некоторых кандидатов в Президиум Союза писателей, говорит о необходимости поддерживать высокий уровень советской литературы и не мириться с посредственностью и компромиссами, отстраняет ряд лиц, которые к моменту открытия Съезда занимали ключевые посты в советских организациях культуры. Письмо заканчивается предложением списка кандидатов, достойных, по мнению М. Горького, войти в Президиум Союза, в числе которых и Каменев. В случае отклонения его предложения М. Горький просит освободить его от обязанностей Председателя Союза писателей «по причине слабости здоровья и крайней загруженности литературной работой»[522]. Во время заключительного заседания Съезда было выбрано руководство Союза в составе 101 человека, большинство из которых накануне назывались М. Горьким как не соответствующие по своему культурному уровню руководящим должностям[523], а кандидатов из его списка оказалось меньшинство. Думается, одного этого письма достаточно, чтобы показать, что писатель не только не разделял полностью, как утверждают многие, советскую политику в области культуры, но решительно противостоял ей, используя весь свой авторитет. Это не исключает, в любом случае, понимание М. Горьким того, что им еще мало сделано против политики режима, не приемлющего несогласия. 1934 год стал ключевым в его биографии. За три месяца до начала Съезда его сын Максим, в пьяном виде, был оставлен на всю ночь на холодной земле и умер через несколько дней. В том же 1934 году был убит С.М. Киров, глава Ленинградского комитета партии, член Политбюро и Секретариата партии, с которым М. Горького связывала большая дружба, от подозрительного сердечного приступа умер В. Куйбышев. Многие авторы утверждают, что М. Горький жил в золотой клетке и что его свобода действий была сведена к нулю. Несомненно, к концу 1934 года, как об этом свидетельствует недавно опубликованная переписка М. Горького с Г.Г. Ягодой, его влияние на политиков, особенно благодаря его международному престижу, оставалось существенным. Очевидно, что режиму нужна была гарантия его авторитета, чтобы добиться поддержки международного общественного мнения, и М. Горький, понимая это, пользовался своим привилегированным положением, чтобы добиться уступок и помочь гонимой интеллигенции. Благодаря постоянным и настойчивым ходатайствам ему удалось помочь многим арестованным из интеллигенции, также, как он это делал после Октябрьской революции. «Если прибавить к этому все добрые дела, которыми с ведома или по поручению Горького была занята Е.П. Пешкова, работавшая в Политическом Красном Кресте, станут понятными масштабы, которые приобрела в 1930-е годы скрытая от глаз деятельность писателя»[524].
Многие авторы говорят об участии М. Горького в заговоре правой оппозиции против Сталина[525]. Следует признать, что, вернувшись на родину, М. Горький сохранял хорошие отношения с членами оппозиции, особенно с Бухариным, с которым его связывала настоящая дружба[526], но в тоже время у него были хорошие отношения и со Сталиным, по крайне мере, формально. «Место первого пролетарского писателя в готовящейся ожесточённой схватке трудно определить однозначно, – пишет А. Евдокимов, – так как Горький занимал в целом позицию нейтралитета, стремился поддерживать хорошие человеческие и деловые отношения с обеими противоборствующими сторонами»[527]. Эта стратегия по объединению всех сил мало изменяется с 1917 года. Но если в 1917 году писатель хотел создать свою партию, преставляющую все демократические силы в стране, то в 1930-х для него было важно сохранить единство правящей партии. «Заняв нейтральную позицию, – пишет Л.А. Спиридонова, – писатель играл неблагодарную роль буфера между противниками. Ему казалось, что Сталин, не столь широко образованный, догматически воспринимающий марксизм, просто обязан воспользоваться энциклопедическими знаниями Л. Каменева, прислушиваться к «чертовски талантливому» Н. Бухарину. Однако Гронский и другие партийные чиновники убеждали его, что никто, кроме Сталина, не сможет удержать в руках штурвал огромного тяжелого государственного корабля и вести его правильным курсом»[528]. Следовательно, вернее предположить, что он стремился играть роль арбитра между противоборствующими группировками, надеясь достичь согласия между ними. Теория участия М. Горького в заговоре против Сталина не соответствует всему вышеизложенному и не имеет под собой почвы, так как исходит из предположений, а не из подтвержденных документами фактов. Поведение писателя в последние годы жизни отличается последовательностью. Если в 1918 году, после своей пылкой оппозиции большевистской революции, ни средств, ни момента проведения которой он не разделял, М. Горький пришел к соглашению с реальностью на определенных условиях и писал своей жене: «Собираюсь работать с большевиками на автономных началах», то в 1930-е годы он вновь подтвердил свой выбор, предпочитая вернуться в Советский Союз, где, как многие думали, после усмирения анархии можно будет осуществить идеи революции и социализма. Но этого не произошло. Горький умер 18 июня 1936 г. В официальном сообщении, опубликованном в «Правде», Центральный комитет партии и Совнарком с глубоким прискорбием извещали «о смерти великого русского писателя, гениального художника слова, беззаветного друга трудящихся, борца за победу коммунизма».
3. Семь смертей М. Горького
В последние годы большой интерес вызывает вопрос о смерти А.М. Горького, его решению посвящены десятки публикаций, авторы которых пытаются выяснить причины смерти писателя[529]. «Интерес этот усиливается тем, что через два года после смерти писателя, доктора Л. Левин и Д. Плетнев, а также секретарь П.П. Крючков были обвинены в «умерщвлении» М. Горького, репрессированы и погибли в сталинских застенках. Л. Левина также обвинили в убийстве Максима Пешкова, председателя ОГПУ Р.В. Менжинского в 1934 и В.В. Куйбышева в 1935 году, в смерти последнего был обвинен и Д. Плетнев. И хотя все они были посмертно реабилитированы (Д.Д. Плетнев – 5 апреля 1985 г., Л.Г. Левин и П.П. Крючков – 4 февраля 1988 г.), до сих пор вокруг обстоятельств болезни и смерти М. Горького не стихают слухи и домыслы»[530].
Уже упоминавшийся Г. Герлинг на основе только официальных советских источников привел 7 различных версий смерти писателя[531]. Некролог на страницах газеты «Правда» от 20 июня последовал за публикацией «Медицинского заключения о смерти А.М. Горького»[532]. Клинический диагноз в «Истории болезни» сформулирован как «грипп, сопровождающийся катаральными явлениями в области верхних дыхательных путей»[533]. Это осложнение, не столь серьезное само по себе, наложилось в данном случае на тяжелейший процесс, определяемый клиницистами как «хронический процесс в легких». Сердечная недостаточность, развившаяся вследствие многолетней болезни легких, осложнялась в случае А.М. Горького туберкулезом легких, которым он страдал более сорока лет.
В то время не существовало еще эффективных противотуберкулезных средств, равно как и терапии на основе антибиотиков. Сульфамиды, открытые в Германии в том же 1935 г., также еще не получили распространения в СССР. В связи с этим версия, изложенная в медицинском заключении, представляется в целом правдоподобной.
Клинически вероятным является факт, что в «доантибиотиковую эру» банальное бронхиальное осложнение могло стать причиной смерти 68-летнего мужчины, страдающего хроническим туберкулезом легких и сердечной недостаточностью, развившейся вследствие застарелой болезни легких. Это обстоятельство справедливо подчеркивалось в заявлениях Д.Д. Плетнева[534] и Л.Г. Левина[535], двумя из семнадцати врачей[536], находившихся у изголовья А.М. Горького в последние дни его жизни. Оба вспоминают, что это было шестое заболевание писателя воспалением легких за последние десять лет. В частности, Д.Д. Плетнев пишет: «Оглядываясь на прошлое, можно только удивляться, как Горький прожил несколько лет с такими лёгкими»[537].
Два года спустя после смерти А.М. Горького в Москве начался процесс против право-троцкисткого блока, по которому обвинялись Н.И. Бухарин, А.И. Рыков, Г.Г. Ягода и др. На процессе во время публичных допросов Г.Г. Ягода, бывший глава НКВД, признался в убийстве А.М. Горького, совершенном в два этапа. Сначала он заставил П.П. Крючкова простудить А.М. Горького; а затем приказал двум кремлевским врачам, Л.Г. Левину и Д.Д. Плетневу использовать при лечении ошибочную схему, которая привела бы к превращению простуды в воспаление легких. Воспаление легких – как сказал П.П. Буланов[538] на очной ставке, проводимой А.Я. Вышинским – стало бы смертельным при том состоянии легких, которое было у А.М. Горького[539]. Эту же версию подтвердил затем и сам Г.Г. Ягода[540]. Левин признался, что получил приказ «применять ряд средств, которые были в общем показаны, против которых не могло возникнуть никакого сомнения и подозрения, которые можно применять для усиления сердечной деятельности. К числу таких средств относились: камфара, кофеин, кардиазол, дигален. Эти средства для группы сердечных болезней мы имеем право применять. Но в отношении его эти средства применялись в огромных дозировках»[541].
Даные версии содержат достаточно грубые медицинские несоответствия, а некоторые стороны предполагаемого преступного плана выглядят просто ребяческими. Действительно, непонятно, как два врача, хотя и замешанные в «троцкистских планах», могут превратить простуду в воспаление легких. Непонятно, как Крючков мог бы «гарантировать», что простудит Горького или, как скажет Л.Г. Левин Вышинскому на допросе, заразит его гриппом. Нелепость подобного признания вписывается в исторический климат эпохи и мрачную «юридическую практику» больших сталинских чисток. Сама топорность обвинения в соучастии в преступлении двух врачей как бы предваряет преследования, обрушившиеся на кремлевских медиков в 1953 г. Кроме того, криминальные стратегии, с помощью которых Г.Г. Ягода собирался уничтожить семью Горького, в своей однообразной повторяемости выглядят прямо-таки трагикомически. Вспомним, например, как тот же Г.Г. Ягода, во время прений на процессе, взял на себя ответственность за смерть сына Горького. Максима, после обычной пьянки, якобы оставили на улице, и он провел ночь на весенней холодной земле[542]. Низкая температура, в соответствии с дьявольским планом Г. Ягоды, должна была оказать смертельное воздействие. В целом представляется неправдоподобным, чтобы глава тайной полиции такой страны, как СССР, хотя и с климатом далеко не мягким, систематически использовал бы холод как орудие собственных преступлений. Удивительно, что в своей реконструкции Г. Герлинг не подчеркнул несуразность и несоответствия «признаний», столь типичных для советской юстиции тех трагических лет.
Два года спустя, в 1940 г., вновь получила распространение первоначальная версия о естественной смерти М. Горького, хотя и в не совсем официальной форме. Она была изложена в очерке «Учитель и друг человечества»[543]. Хотя историко-литературный очерк не может рассматриваться как официальный источник, в точном смысле слова, но, учитывая, что его авторами были личные секретари Сталина А. Поскребышев и В. Двинский, нельзя признать и его сугубо частный характер.
Череда версий приводит нас к четвертой из них, появившейся в газете «Правда» в 1951 году[544]. В полемике с сэром Гербертом Моррисоном, в то время министром иностранных дел Великобритании, в газетной статье утверждалось, что в СССР не существует свободы слова только для неисправимых преступников и бандитов, которые убили Кирова и отравили Горького. Стоит отметить, что маловероятный медицинский способ убийства, в котором «признался» Г. Ягода в 1938 г., здесь подменяется традиционным и проверенным орудием преступления. На самом деле эта версия якобы рассказана доктором Д. Плетневым в лагере в 1948 г. и приводится немецким историком Бригиттой Герланд[545]. По мнению Б. Герланд, ухудшение здоровья М. Горького во время болезни, о котором говорится в медицинском бюллетене от 17 июня, связано с тем, что он съел отравленные конфеты, присланные ему Сталиным. К сожалению, Плетнев в 1948 г. не мог ничего рассказать Герланд, так как был расстрелян в 1941 г.! Исходя из рассказов лиц, находившихся рядом с Горьким в последние дни его жизни, анализа медицинских бюллетеней о состоянии здоровья А.М. Горького во время его последней болезни, в противоположность рассказу с ссылкой на Д.Д. Плетнева, возможность отравления полностью исключается. Все источники приводят симптомы, несовместимые с данной патологией[546].
В 1951 г. исполнялось 15 лет со дня смерти А.М. Горького. По факту, что никто из авторов многочисленных статей памяти писателя, опубликованных в связи с этой датой, не говорит об обстоятельствах насильственной смерти Горького, Герлинг несколько произвольно делает заключение о «пятой смерти Горького»[547].
Мы приходим, наконец, к «шестой», по мнению исследователя, и последней версии из официальных версий смерти А.М. Горького. Имеется в виду статья о Горьком во втором издании Большой Советской Энциклопедии 1952 года. В этой большой статье, помимо всего прочего, можно прочитать следующее: «18 июня 1936 г. не стало Горького. Его убили враги народа из право-троцкийской организации[548], агенты империализма, против которых он мужественно боролся несколько ранее, в 1934, ими же был умертвлен М.А. Пешков, сын Горького»[549].
Характерно, что Большая Советская Энциклопедия ограничивается утверждением, что писатель был убит, без уточнения в пользу определенной версии: «простуда» или «отравление».
Мы сделали краткий обзор противоречивых версий смерти А.М. Горького, хотя при современном состоянии доступности исторических источников, как бы ни был обширен материал, опубликованный в последние годы, не представляется серьезной возможности сделать объективные выводы в пользу тех или иных гипотез. Сохраняется определенная и несколько напыщенная противоречивость официальных источников, и наряду с этим – объективное суждение, что вероятности естественной смерти писателя противостоят различные, иногда нелепые, версии «признаний». На Западе политико-юридические интерпретации единодушны в оценке несостоятельности сталинских процессов. Сам Советский Союз, с его нечастыми «переоценками», казалось, объективно двигался в том же направлении. Следовательно, нет причин, по которым надо было бы сделать сегодня исключение для предполагаемого убийства Горького, принимая во внимание все свидетельства и увидевшие свет документы. Остается «седьмая смерть», не подтвержденная никаким официальным источником, но гипотетически обоснованная Г. Герлингом.
Горький как «действующее лицо» драмы выполнил свою роль, стал ненужным и, наверное, начал мешать, поэтому и мог быть убит по приказу Сталина, представившего его жертвой врагов партии и родины. Этой версии придерживаются многие авторы[550].
Р. Конквест, один из наиболее крупных специалистов по современной русской истории, утверждает, что смерть М. Горького «наступила в нужный момент, как впрочем все смерти, которые служили замыслам Сталина»[551]. Исследователи, поддерживающие эту версию, основываются на факте, что русский интеллигент в последние годы своей жизни не принял политику Сталина и изменил свое отношение к руководителям государства.
В.В. Иванов в статье «Почему Сталин убил Горького?»[552] утверждает, что писатель после возвращения в СССР поддерживал Г.Г. Ягоду против Сталина. В действительности, переписка с Ягодой свидетельствует о том, что между ними существовали лишь деловые отношения. Очень вероятно, что Горький мог испытывать симпатии к силам, опозиционно настоенным по отношению к Сталину. Как утверждает Л.А. Спиридонова: «Вернувшись на родину, писатель действительно рассчитывал на победу сил, противостоявших деспотизму Сталина, и поддерживал тесные контакты с деятелями оппозиций (А.И. Рыковым, Н.Н. Бухариным, Л.Б. Каменевым и др.)»[553]. Другой причиной, по которой писатель, по мнению исследовательницы, нуждался в поддержании дружбы с Г.Г. Ягодой, была необходимость знать о том, что происходит в стране, и пытаться помогать «преследуемым людям и предотвратить «чрезвычайные меры»[554]. Горький, после возвращения на родину, продолжал, как и в 1920-ые годы, свою политику помощи интеллигенции и позволял себе занимать позицию против официальной политики партии. В самом деле, он обращался к Ягоде по поводу высылки из страны итальянского анархиста Франческо Гецци, арестованного в 1929 г., и ему удалось добиться смягчения приговора; еще более характерным и успешным было его ходатайство по делу Виктора Сержа, которым он занялся по просьбе Ромена Роллана.