В своем эссе «Формирование влиятельных кругов»[115], где рассматривается вопрос правительственных грантов в области социальных наук, я писала: «Происхождение аристократии – данная королевской властью привилегия получать незаслуженный доход от принудительной работы жителей определенной местности. Сегодня та же самая политика работает в США, только привилегии раздаются не навсегда, а одноразовыми выплатами на определенное время и принудительная работа налагается не на группу рабов на определенной территории, а на всех граждан государства».

Я переоценивала моральный авторитет и занижала амбиции современных интеллектуалов. Их цель не оказаться в позиции временной элиты, а навечно установить полноправную аристократию (с передачей власти, определяемой не наследственностью, а профессиональными гильдиями), в которой не было бы больше места решениям, одобрению и контролю со стороны общества, которая зависела бы от государства лишь в требовании к нему рассылать агентов из налогового управления, чтобы собирать навязанные аристократами налоги.

Вот тайное желание тех защитников «подлинной демократии», которые считают свободный рынок нестабильным, а необходимость зарабатывать себе на жизнь – препятствием, которые страстно хотят освободиться от материальных забот и которые не боятся обменять «тиранию» частного работодателя на кошмарные цепи государственного контроля. Они не планируют быть под государственным контролем, ведь они станут исключением. Государство будет гарантировать им доход, собирать и доставлять его, не задавая никаких вопросов. Они же таким образом освободятся от цепей материальных забот единственным известным способом: рабским трудом остальных.

Всему есть предел, даже человеческой способности закрывать глаза на факты. Ни один индивид не смог бы встать перед другими и сказать, что он собирается вынудить их поддерживать его без единой на то причины, просто потому что он так хочет, ради его «эгоистического» блага. Ему необходимо как-то объяснять свое стремление, и не только им, но и самому себе. И есть лишь одна доктрина, способная освободить человека от таких объяснений: альтруизм.

Обратите внимание, что такие люди – ярые заступники альтруистических идеалов, коллективизма, братской любви, служения обществу и благополучия остальных. Они не лицемеры и по-своему «искренни» – по крайней мере должны быть. Они нуждаются в вере, что служить другим – их единственная работа, независимо от одобрения этих других, что благополучие ближних – их единственный стимул, и они действительно верят в свое служение, страстно, яростно, воинственно, в том смысле, в каком вера отличается от убежденности: в виде эмоции, непроницаемой для реальности.

Не имеет значения, приняли ли они альтруизм как средство для своей конечной цели или цели выросли из их альтруистического кредо. Оба элемента лишь усиливают друг друга, и ни для одного из них нет четкого определения в сознании альтруистов. Тот же недостаток самоуважения, заставляющий человека принимать и желать положения, в котором он будет пользоваться поддержкой рабского труда остальных, заставит его принять и считать благородной доктрину, требующую от него самопожертвования.

Защитники любой неверной, иррациональной доктрины по-особенному «искренни» и верят в превозносимые принципы, хотя их вера иная и гораздо глубже, чем та, что они требуют от своих жертв (здесь «глубина» измеряется расстоянием от реальности). Жертвам приказано верить и винить себя, если вдруг их вера поколеблется противоречащими ей фактами. Лидеры же свободны (до определенной степени) преодолевать факты собственной деятельности, лгать, мошенничать, грабить, убивать, пока они в качестве нерушимого абсолюта придерживаются того видения, что они – двигатели великой истины, что само по себе оправдывает любое потенциальное действие. Эта позиция дарует им пластичную реальность без абсолютов, которая и выступает их основной целью.

У жертв альтруизма сомнения глушатся чувством вины; у их лидеров альтруизм убирает необходимость в сомнениях, то есть в мышлении.

У либералов, грезящих об общественном телевидении, нет ничего другого, кроме желания очередной бездари увидеть свою эпопею, снятую за чужой счет. Психология такой бездари, то есть его убежденность, – часть системы, восходящей к М. Робеспьеру, А. Гитлеру или И. Сталину.

Позвольте мне проиллюстрировать подобную убежденность. Когда Н. С. Хрущев в 1959 г. приехал с визитом в США, разные телевизионные новостные программы брали у него интервью, проходившие обычно с помощью переводчика, но один раз его ответы транслировались на русском языке (с синхронным переводом на английский). Его спросили о фундаменте его веры в победу коммунизма. И ни с того ни с сего этот циничный пожилой дикарь – Большой Босс, наводящий страх на весь мир, получивший в России прозвище «украинский палач» за массовые убийства, его и прославившие, начал наизусть повторять кодекс диалектического материализма в тех же формулировках, в каких я слышала их на экзаменах в своем Ленинградском университете. Артикулируемая последовательность, скорее звуков, чем мыслей, была похожа на старательно заученный урок, который произносился в отчаянной надежде, что нужные формулировки вылетят без ошибок. Однако на лице и в глазах, показываемых на телевизионном экране крупным планом, было больше напряженности, больше суеверного трепета и меньше осмысленности, чем на лицах бедных студентов-роботов: то было лицо человека, исполняющего магический ритуал, от которого зависит его жизнь. Думаю, что он верил в то, что бездумно повторял; он был вынужден верить; он не знал, что означали все эти слова, но понимал, что если у него отнимут эту последовательность звуков, то ему придется столкнуться с чем-то более ужасным, чем смерть.

Такова природа, модель поведения и кульминация всех тех, кто верит и глубоко заинтересован в альтруизме.