Пока такое понятие, как «общественный интерес» (или «социальный», «национальный», «международный») считается обоснованным принципом, которым следует руководствоваться при разработке законов, лоббисты и группы давления продолжат существовать. Поскольку нет такого образования, как «общественность», и поскольку общественность – это всего лишь ряд частных лиц, то идея о том, что «общественные интересы» превалируют над частными интересами и правами может значить только одно: интересы одних людей берут верх над интересами других.

Если это так, то все люди и частные группы должны насмерть бороться за привилегию считаться «общественностью». Политика государства должна метаться, как сумасшедший маятник, от группы к группе, сбивая одних и оказывая услуги другим, исходя из сиюминутной прихоти, а такая гротескная профессия, как лоббирование (торговля «влиянием»), должна стать полноценной работой. Если бы раньше не было паразитизма, фаворитизма, коррупции и алчности к чужому доходу, то смешанная экономика подарила бы им жизнь.

Поскольку нет рационального обоснования самопожертвованию одних людей в пользу других, то нет и объективного критерия, с помощью которого такое жертвоприношение может практиковаться. Все законодательство, основанное на «общественных интересах» (и любое распределение денег, силой отнятых у одних людей ради незаслуженной выгоды других) в конечном счете сводится к наделению некоторых государственных должностных лиц неопределенными, неопределяемыми, необъективными и произвольными полномочиями.

Хуже всего отнюдь не нечестное использование таких полномочий, а то, что их невозможно использовать честно. Самый мудрый и кристально честный человек в мире не в состоянии найти критерий для справедливого, равноправного и рационального применения несправедливого, неравноправного и иррационального принципа. Лучшее для честного чиновника – это не брать взяток за свое произвольное решение; хотя эта принципиальность не сделает его решения и их последствия более или менее губительными.

Человек с четкими убеждениями непроницаем для внешнего влияния. Но, когда ясные убеждения невозможны, начинает доминировать личное влияние. Когда разум человека затерялся в туманном лабиринте необъективности, из которого нет выхода и решений, то он будет хвататься за любой малоубедительный и полуправдоподобный аргумент. Без достаточной уверенности он последует чужому примеру. Он – естественная добыча социальных «манипуляторов» и продавцов пропаганды, то есть лоббистов.

Когда аргумент недостаточен, решающим становится субъективный, эмоциональный или «человеческий» фактор. Измученный законодатель может заключить, сознательно или подсознательно, что человек, улыбнувшийся ему на последней вечеринке, – хороший и не способен его обмануть и что мнению именно этого дружелюбного человека можно всецело доверять. Именно на основе таких соображений чиновники распоряжаются вашими деньгами, вашими усилиями и вашим будущим.

Несмотря на случаи коррупции среди конгрессменов и государственных чиновников, в современной ситуации они не являются главным движущим фактором. Куда большее значение имеет тот факт, что во всех преданных огласке случаях взятка оказывалась ничтожно мала. Люди, во власти которых были миллионы долларов, продавали свои услуги за ковер стоимостью тысячу долларов, шубу или холодильник.

Скорее всего, они не рассматривали эти подношения как взятку или предательство по отношению к общественному доверию: они не думали, что их конкретное решение имеет значение в море других бессмысленных решений, при отсутствии критериев, во всеобщей оргии растаскивания, как казалось, бесхозного богатства. Люди, которые не продали бы страну за миллион долларов, продают ее за улыбку незнакомца и отпуск во Флориде. «Из-за таких мелочей и улыбок разрушается ваша страна».

Общественность застыла в беспомощной растерянности. «Интеллектуалы» не хотят пристально взглянуть на внешнюю политику своей страны. Они погружены в свою вину: они чувствуют, что их собственные затасканные идеологии, в которых они не в состоянии усомниться, и есть причина последствий, с которыми они не смеют столкнуться. Чем больше они убегают от проблемы, тем сильнее их желание ухватиться за любую рационализацию и яростно ее поддерживать. Прикрытием и уловками служит потертая мантия альтруизма, под увядающей аурой моральной праведности. Потрепанный цинизм обанкротившейся культуры, то есть общества без ценностей, принципов, убеждений или интеллектуальных стандартов, сделает оставшуюся работу: он оставляет пустое место для любого, кто захочет захватить и использовать ее.

Мотив, лежащий в основе самоубийственного кровопускания величайшей страны в мире, – это не альтруистическое рвение или коллективистская кампания, а манипуляции мелких юристов и специалистов по связям с общественностью, дергающих за психические нити безжизненных роботов.

Лоббисты, получающие вознаграждение от иностранцев, то есть люди, которые не рассчитывают заработать такие деньги при других обстоятельствах, – реальные и единственные выгодоприобретатели от всеобщего жертвоприношения, что характерно для каждого альтруистического движения в истории. Не «слаборазвитые» нации и не голодающие дети из деревень в джунглях наживаются на американском самопожертвовании, а исключительно люди, которые слишком мелки и для запуска подобного движения, и для получения конечной выгоды.

Альтруистическо-коллективистская доктрина не достигает и никогда не сможет достичь «возвышенного идеала». Ее конечная цель состоит в реализации плана, при котором «…одна из местных железных дорог в Северной Дакоте обанкротилась, повергнув весь регион в депрессию, местный банкир покончил с собой, убив перед этим жену и детей; в Теннесси был отменен товарный поезд, из-за чего местный завод внезапно остался без транспорта, сын владельца этого завода бросил колледж и теперь ждал в тюрьме смертной казни за убийство, совершенное вместе с шайкой бандитов; в Канзасе была закрыта небольшая станция, и начальник ее, собиравшийся стать ученым, бросил все и стал мойщиком посуды, чтобы он, Джеймс Таггерт, мог сидеть в отдельной комнате бара и платить за виски, льющееся в горло Оррена Бойля; за то, что официант вытирал ему губкой пиджак, когда Оррен пролил виски на грудь, за ковер, прожженный сигарами бывшего сводника из Чили, который не трудился тянуться к находящейся всего в трех футах пепельнице» [ «Атлант расправил плечи»].