Книги
Годы привередливые. Записки геронтолога
Все стало понятным. Наше письмо получило политическую окраску, и руководство NCI, видимо, было в затруднении: публикация письма, которое, совершенно очевидно, авторы не согласовывали с руководством Института и Минздрава, могло вызвать неоднозначную реакцию российской стороны на самом высоком уровне. В России вовсю шли перемены, и косвенная критика правительства Ельцина, содержавшаяся в нашем письме, пускай и в столь скромной форме, при публикации письма в официальном журнале государственного института США косвенно могла означать поддержку этой критики.
– Дорогой Федерико, ситуация только ухудшается. Публикация письма, может, и не изменила бы радикально ситуацию, но оказала бы нам моральную и, мы надеемся, реальную поддержку.
– О’кей.
Он крепко пожал мне руку, и мы расстались. Наутро я уехал в Балтимор, где меня ждали Дональд Инграм и Джордж Рот в Геронтологическом центре Национального института старения США. По дороге я перебирал в памяти события предыдущего дня и встречу с Велшем. Почти все встало на свои места. Только одно оставалось мне непонятным и непонятно до сих пор – почему могущественный руководитель Международного отдела NCI выбрал местом встречи шумный и переполненный посетителями вестибюль административного здания, а не удобный и тихий кабинет в своем офисе в этом же здании. Насмотревшись еще в советское время шпионских фильмов, я расценил эту странность как стремление Велша иметь разговор тет-а-тет, поскольку избежать «прослушки» в его офисе, как я глубокомысленно полагал, было невозможно, а могущественное ЦРУ очень хотело знать не только о планах «подписантов», но и о реакции на них даже таких важных людей, как Федерико Велш… Когда я по возвращении рассказал это всё коллегам-подписантам, они согласились с моим предположением. Сейчас же, по прошествии времени, я думаю, что эти мысли свидетельствовали, скорее, о моей и нашей общей «мании величия». Вполне может быть, у Велша было какое-то совещание или какой-то визитёр, и он спустился для быстроты дела на пять минут для того, чтобы задать два коротких вопроса. Все-таки хорошие фильмы делали в те годы. До сих пор цитаты из «Семнадцати мгновений…» и «Мертвого сезона» нет-нет да и проскочат в наших разговорах… Хотя, если учесть, что Вэлш – функционер очень высокого государственного уровня (до назначения в НИР он был советником президента Мексики), любое предположение имеет право на жизнь.
Основной целью этой поездки в США было установление персональных контактов с американскими учеными и обсуждение возможности выполнения совместных проектов. Мои коллеги-«подписанты» снабдили меня своими предложениями. График был достаточно плотный: три лекции в Национальном институте охраны окружающей среды, Рисерч Триангл Парк, Северная Каролина (26 апреля, 1 и 2 мая), переговоры с директором института К. Барретом, одним из руководителей Национальной токсикологической программы США Гэри Борманом; затем встреча с Ф. Вэлшем в Бетесде, поездом в Филадельфию на семинар в Университете Пенсильвании, где тогда работал С. Ревской; 9 мая лекция в Геронтологическом центре Национального института старения в Балтиморе, обсуждение с Дж. Ротом и Д. Инграмом планов совместных исследований; 14 мая – лекция в Национальной лаборатории рака им. МакЭрдла в Мэдисоне (штат Висконсин), встречи с директором лаборатории проф. Генри Питотом, Биллом Эршлером, Ричардом Вейндруком, посещение их лабораторий, посещение лаборатории приматологии, обсуждение возможного сотрудничества; затем перелет на Западное побережье в городок Паско (штат Вашингтон), посещение Тихоокеанской северо-западной национальной лаборатории и 17 мая лекция; перелет в Бостон – 20 мая лекция в Гарвардской медицинской школе, переговоры с Яном Вийком о совместных опытах с 5-бромодезоксиуридином; затем Нью-Йорк – 22 мая лекция в госпитале Маунт-Синай, переговоры с руководителем международных программ Американской ассоциации исследователей рака (забыл фамилию) и, наконец, лекция в Американском фонде здоровья в Валгалле (штат Нью-Йорк), переговоры с научным директором Фонда Гэри Уильямсом. Должен сказать, что везде, где я был, американские ученые были знакомы с нашим письмом в «Journal National Cancer Institute», живо интересовались положением в российской науке. Во время этой поездки возник ряд контактов, которые получили свое вполне конкретное продолжение.
Подробнее расскажу о посещении в 1996 году городка Ричланд в штате Вашингтон, куда меня пригласили Ричард Стивенс и Ларри Андерсон, руководившие проектом по изучению влияния низкочастотных электромагнитных полей (ЭМП) на развитие опухолей. Баттеле-Пасифик-лаборатория была расположена в пустыне Паско, где также находился один из крупнейших ядерных центров США. Когда мы с Риком Стивенсом приехали в лабораторию, первым делом меня сфотографировали анфас и в профиль, повесив бирку на грудь с двумя этими фотографиями и именем, проинструктировали, чтобы я ходил только по определенным дорожкам, имевшим специальную разметку, и с сопровождающим. Рик сказал, что я, наверное, первый русский, который посетил этот центр. Ричард и Ларри показали мне прекрасно оборудованные стенды, на которых проводилось воздействие ЭМП с частотой 60 Гц на крыс, с тщательной дозиметрией всех параметров излучений, включая напряженность магнитного поля. Семинар прошел очень интересно, мне задали множество вопросов по методикам экспозиции, дозиметрии, почему и как мы ставили опыты, чем был обусловлен выбор моделей. Р. Стивенс очень интересовался работами советских ученых по проблеме ЭМП и постоянного освещения. Он писал книгу на эту тему и попросил меня прислать ему подробные рефераты работ И. О. Смирновой, И. К. Хаецкого, А. Кураласова. Поскольку они были большей частью опубликованы не в журналах, а в сборниках, то были практически недоступны зарубежным исследователям. Рефераты были мной подготовлены и отосланы. Ричард поблагодарил меня, но ни в вышедшей через год книге[100], ни в одной его статье ссылок на эти работы, как и на наши с Бениашвили работы, я не обнаружил.
В 1998 году Национальное агентство и Институт по охране окружающей среды США организовали в городе Фениксе (штат Аризона) грандиозное совещание по влиянию ЭМП на развитие опухолей. Были приглашены все, кто что-либо сделал в этой области и имел серьезные публикации. Получил приглашение и я. В совещании принимали участие многие мои старые знакомые – Р. Рейтер, Р. Стивенс, Л. Андерсон, Д. Вард, В. Лошер, Д. Бласк, Б. Уильсон и другие. Удивительное дело – в работах американских ученых воздействие ЭМП не оказывало влияния на развитие индуцированного химическими канцерогенами рака молочной железы, тогда как европейские специалисты, как правило, наблюдали усиление канцерогенеза. Одним из необъяснимых феноменов была низкая воспроизводимость результатов, полученных на одной модели канцерогенеза, одинаковой линии крыс и даже на одной установке при одинаковых условиях экспозиции. Неоднократно повторявший свои опыты доктор Лошер из Ганновера впал в глубокую депрессию из-за этого феномена, который Р. Рейтер остроумно назвал «феноменом Чеширского Кота». «Иногда мы, подобно Алисе в Стране Чудес, отчетливо наблюдаем определенные эффекты ЭМП, в то время как в других аналогичных экспериментах они менее очевидны или вообще исчезают», – писал он в одной из своих статей. Видимо, в Новом Свете Чеширскому Коту не очень нравилось, потому что он предпочитал появляться чаще в Старом… Складывалось впечатление, что перед американскими специалистами поставлена задача не допустить признания канцерогенной опасности для человека низкочастотных ЭМП.
Примерно в 1996–1998 годах в нашу лабораторию пришла Елена Зарипова, практический гинеколог, проходившая клиническую ординатуру в Институте на онкогинекологическом отделении. Она хотела заниматься наукой и защитить диссертацию. В лаборатории в то время исследовали эффекты нового индуктора интерферона, названного «Циклофероном». Я предложил Лене посмотреть – будет ли «Циклоферон» тормозить канцерогенез шейки матки у мышей, поскольку было известно, что инфицированность вирусом папилломы является важнейшим фактором риска рака шейки матки у женщин. (В 2008 году директор Немецкого научного центра исследования рака профессор Гарольд цур Хаузен получил Нобелевскую премию за открытие этого факта.) Лена энергично взялась за работу, быстро подружилась с нашими сотрудниками и сотрудницами. Как-то за общим чаепитием Лена сказала, что она недавно переехала из Ростова в Петрозаводск (перевели мужа-военного) и что её крайне удивило на Севере, так это очень высокая частота ановуляции, нарушений цикла и мастопатий у женщин. В Ростове такого она никогда не видела.
– Всё понятно, – объяснял я Лене. – Белые ночи плюс зимой везде горит свет – подавляется продукция мелатонина, как следствие – ановуляция.
– А где это написано? – спросила Лена. Я стал смотреть литературу и, к своему удивлению, обнаружил, что вопрос этот практически не исследован. Вскоре ко мне пришла за какой-то консультацией доцент кафедры акушерства и гинекологии I ЛМИ. Я задал ей вопрос: «Что известно о влиянии белых ночей на овуляцию?» – и рассказал о своей идее исследовать глубже эту проблему. Коллеге вопрос показался интересным, но такими сведениями она не располагала.
– Нет ли у вас студента, который хотел бы заняться этой темой? – спросил я её.
– Студента нет, но есть на нашей базе хороший молодой человек, только что поступивший в аспирантуру и еще не определившийся с темой.
Так в лаборатории появился аспирант кафедры акушерства Дмитрий Батурин. Я предложил ему заняться этой темой. Мы встретились с его научным руководителем – академиком РАМН Эдуардом Карповичем Айламазяном, который заведовал кафедрой акушерства и гинекологии и был также директором Института акушерства и гинекологии им. Д. О. Отта РАМН. Эдуарду Карповичу это направление показалось интересным, и он даже предложил, чтобы Дима большую часть времени своей аспирантуры уделял мышкам, приезжая в Песочную, а я был соруководителем его диссертационной работы.
Работу начали с того, что поместили мышей в условия постоянного освещения и стали смотреть, что у них будет с эстральным циклом. Как и ожидалось, у мышей в этих условиях быстрее выключалась репродуктивная функция, быстрее и с большей частотой развивались различные опухоли, и они жили меньше, чем мыши, которые находились в условиях обычного режима освещения: 12 часов свет и 12 часов темнота. Тот же эффект мы наблюдали у мышей с пересаженным им геном HER– 2/ neu. При этом у этих мышей ускорялось развитие опухолей молочных желез. Применение мелатонина или эпиталона существенно тормозило развитие новообразований. Ткани опухоли были заморожены, и я отвёз их в Итальянский национальный институт по изучению старения в город Анкону, где Мауро Провинциали с сотрудниками оценили в них экспрессию онкогена. Совместная с итальянскими коллегами статья вышла в «Neuroendocrinology Letters» в 2000 году[101], причем редакция журнала предварила эту публикацию специальным пресс-релизом, разослав его в крупнейшие информационные агентства мира. Редакция «International Journal of Cancer», куда была направлена другая статья[102] из этой серии работ, поместила анонс на обложку и напечатала «горячий» (hot-spot) комментарий о нашей работе. Пока шли эксперименты на мышах, Дмитрий проанализировал сведения о частоте рака в разных странах в зависимости от широты их расположения. Неоценимым источником таких данных являются публикации МАИР «Рак на пяти континентах», которые регулярно получала библиотека нашего Института. Нужно было только взять школьный атлас и расположить страны по широтному принципу. Результат оказался интересным: частота рака молочной железы, эндометрия и толстой кишки отчетливо увеличивалась в странах, тяготеющих к полюсам, и была минимальной в экваториальных странах. В отношении рака шейки матки и желудка такой закономерности не прослеживалось[103]. Мы понимали, что множество других факторов – уровень доходов, особенности диеты, индустриализация и так далее – могли влиять на это распределение. Ведь хорошо известно, что расположенные ближе к полюсам страны в обоих полушариях экономически более развиты, чем, скажем, страны экваториальной Африки или Латинской Америки. Но данные экспериментов, выполненных Д. Батуриным и ранее нами совместно с Д. Ш. Бениашвили, убеждали нас в том, что «в этом что-то есть». Дмитрий в 2004 году успешно защитил кандидатскую диссертацию, которая в значительной мере продвинула нас в понимании роли светового режима в развитии опухолей.
Глава 7. Стареть не будем!
В 1992 году в Москве по инициативе канд. мед. наук Л. Д. Иткиной, работавшей врачом-гериатром в Центральной поликлинике и числившейся главным внештатным специалистом по геронтологии и гериатрии Минздравмедпрома РФ, была создана московская, ставшая затем межрегиональной, Ассоциация «Геронтология и гериатрия». Она объединяла главным образом практических врачей, работающих в области гериатрии и в госпиталях ветеранов Великой Отечественной войны. Президентом этой ассоциации и была Иткина. И. И. Лихницкая была вице-президентом Ассоциации, и от неё мы знали, что основной формой деятельности этой организации были семинары по повышению квалификации врачей обычной сети в области гериатрии. В наиболее экономически (и научно) развитых странах (США, Великобритании, Италии, Германии, Франции и других), наряду с гериатрами, то есть врачами, пациентами которых являются люди пожилого и старческого возраста, крупные коллективы ученых работают в области биологии старения, разрабатывают средства предупреждения преждевременного старения. Значительное внимание уделяется вопросам демографии и социальным аспектам пожилого населения. Не случайно в состав исполкома Международной ассоциации геронтологов входит три секции: биологии старения, клинической геронтологии (гериатрии) и секция поведенческих и социальных наук о старении. Нам представлялось необходимым следовать именно такому объединению специалистов всех этих направлений.
Я познакомил Э. Пушкову с В. Хавинсоном, мы обсудили план действий, и дело пошло. Наметили дату проведения учредительной конференции – 31 марта 1994 года. Лиля договорилась с пансионатом в Стрельне, что они предоставят номера для приезжих делегатов. Составили списки людей, которые занимались геронтологией и гериатрией – кого мы знали лично по разным конференциям, кого – по публикациям. Разослали приглашения. В. Хавинсон предложил пригласить в качестве патрона конференции академика РАМН Ф. И. Комарова, который был в то время вице-президентом РАМН и активно поддерживал исследования по пептидным биорегуляторам. Лиля Пушкова заручилась поддержкой профессора А. В. Шаброва – ректора Санкт-Петербургской медицинской академии им. И. И. Мечникова. Пригласили Д. Д. Венедиктова, бывшего зам. министра здравоохранения, а в описываемое время – научного руководителя неведомого нам Института проблем гуманизма, здоровья и милосердия и возглавлявшего какой-то фонд. Конечно же, пригласили Л. Д. Иткину. Из Новосибирска приехал директор НИИ терапии СО РАМН академик РАМН Ю. П. Никитин, которого мы «вычислили» по его интересным работам по долгожительству в Сибири. К конференции Р. Ш. Бахтияров подготовил в Публичной библиотеке выставку о З. Г. Френкеле, я – выставку работ российских ученых по геронтологии и гериатрии, которую мы разместили в фойе конференц-зала пансионата, где проходило мероприятие. Конференция прошла великолепно. Приехали около 100 человек из семи городов России. Открывал конференцию Федор Иванович Комаров. Выбрали правление, которое по его предложению избрало президентом меня, вице-президентами – академика РАМН Ю. П. Никитина, В. Х. Хавинсона, ученицу академика Н. М. Эмануэля из Института химической физики РАН докт. биол. наук Л. К. Обухову, учеными секретарями стали Э. С. Пушкова и ученица В. М. Дильмана – Е. В. Цырлина.
Запомнился вопрос, который задал мне тогда приехавший на конференцию Леонид Гаврилов, перебравшийся с женой Натальей из Москвы в США, где они работали (и сейчас работают) в Иллинойском университете в Чикаго. Так вот, Леонид, имея в виду организацию Геронтологического общества, спросил, зачем мне всё это нужно? Я ответил ему, что время пришло, и задал встречный вопрос: если не мы, то кто это сделал бы? Ответа на мой вопрос я не получил.
Организационных проблем было множество. Нужно было подготовить и утвердить Устав общества, зарегистрировать и открыть счет в банке. Памятуя, что Всесоюзное общество геронтологов и гериатров входило в систему научно-медицинских обществ, находившихся под патронатом Министерства здравоохранения СССР, мы написали письмо о создании Геронтологического общества в Минздрав, но ответа не получили. Минздраву, который возглавлял в то время генерал медицинской службы Нечаев, было не до научных обществ. Обращение в РАМН также осталось без ответа. Добрый совет дал Ф. И. Комаров, который посоветовал обратиться в РАН. В. Хавинсон был знаком с Ириной Александровной Максимовой, заместителем академика-секретаря Отделения физиологии РАН академика П. В. Симонова. Её хорошо знала Л. К. Обухова, с которой раньше работала Ирина Александровна. Максимова, переговорив с Павлом Васильевичем, включила в программу заседаний бюро Отделения физиологии вопрос о создании Геронтологического общества при РАН. Мы подготовили необходимые материалы, приехали в назначенный срок в Москву. Накануне решающего дня я был в гостях у В. С. Турусова, которому рассказал о предстоящем событии.
– А ты знаком с Павлом Васильевичем? – неожиданно спросил Турусов. – Мы с Павликом старинные друзья еще по Военно-медицинской академии. Я сейчас ему позвоню!