Реакция была моментальной: приезжайте, обсудим! Через неделю я поехал по каким-то делам в Москву, позвонил в фирму, продающую экранные фильтры, нашел её в каком-то офисном здании на окраине Москвы. В большой комнате сидели за компьютерами и без них симпатичные молодые люди. Они поведали мне о том, что большинство из них физики, кандидаты наук, знания которых не нужны нашей перестраивающейся стране, а уезжать в силиконовые долины за океан им как-то не хочется, вот они и нашли себе занятие, чтобы продержаться пару-другую лет, пока перестроившаяся Родина призовет их к делу, которому их учили в МГУ и МФТИ. Я также кратко повторил свою идею, направленную на радикальное увеличение доходов их фирмы. Все-таки кандидаты физико-математических наук в России чего-то стоят – через три минуты мне сказали, что идея понята и принята: две коробки с фильтрами совершенно безвозмездно они передают нашей лаборатории и даже готовы доставить их к поезду. Здесь уже мне пришлось поддержать престиж медицинской науки. Я объяснил физикам, что опыты нужно ставить на мышках, потребуется долго, возможно год-полтора, облучать их видеодисплеями, оснащенными столь замечательными фильтрами и – для сравнения – видеодисплеями без фильтров. А ещё мышек нужно купить в питомнике и кормить, при этом кормить нужно также и экспериментаторов, которым Минздрав не дает денег ни на мышек, ни на корма, ни на собственный прокорм. Физики так же быстро ухватили логику моих рассуждений, подтвердив уровень своей подготовки. «О’кей, – сказали они, – звучит ризонобл, но этот вопрос решает наш главный офис в Питере, который непосредственно работает с австрийской фирмой „Эргостар”. Мы же только продаем их в столице». Меня снабдили телефоном, и через пару дней я уже входил в полуподвальчик дома в переулке Антоненко, рядом с Мариинским дворцом. Меня принял директор фирмы «Петростар» Петр Белаш – интеллигентный, с хорошими манерами молодой человек, оказавшийся также кандидатом физико-математических наук, что позволяло ему и его коллегам-физикам найти себе достойное дело, пока перестраивающееся отечество востребует их знания тонкого строения материи. Подготовка физиков в Ленинграде, очевидно, не уступает московской школе, поскольку Петру понадобилось не более трёх минут, чтобы оценить мою замечательную идею и принять решение.
– Вы можете написать на двух-трёх страницах проект – техническое задание и смету на НИР? Я переведу его на английский и отправлю в Австрию – в штаб-квартиру фирмы, с которой мы работаем.
На следующий день на стол Петра Белаша положили несколько страничек на английском языке (не могли же медики ударить в грязь лицом), переданных по факсу с проектом. Петр позвонил мне: «О’кей, я передам это сегодня же своим партнерам». Через две недели звонит Петр и приглашает приехать за фильтрами – фирма оценила и одобрила проект. Так наша лаборатория повернулась лицом к рынку – это был для нас первый договор, который был заключен с частной, более того, иностранной фирмой.
Наше сотрудничество продолжалось несколько лет. «Петростар» снабдил нас мониторами и экранными фильтрами, мы выполнили ряд интересных исследований, результаты которых были опубликованы как в отечественных, так и в международных научных журналах. Выполнивший большую часть этих экспериментов выпускник I ЛМИ Евгений Муратов, проходивший ординатуру в нашей лаборатории, в 1997 году блестяще защитил кандидатскую диссертацию, скромно называвшуюся «Влияние излучений персонального компьютера на развитие новообразований в эксперименте». Было установлено, что у крыс после облучения цветным видеомонитором концентрация мелатонина в крови уменьшалась, пролактина увеличивалась, а перевиваемые и индуцированные химическими канцерогенами опухоли у мышей росли быстрее, если их облучали один час в сутки видеодисплеем[92],[93]. При постановке задачи возник вопрос – как расположить экран и клетки с животными. Решение было найдено быстро: с двух стульев были сняты сиденья, в образовавшихся отверстиях зафиксированы мониторы экраном вниз (один – с экранным фильтром фирмы «Эргостар», другой – без фильтра), между двумя стульями стоял системный блок. Под стулья ставили клетки с животными – оказалось, что от дна клетки до экрана монитора ровно такое же расстояние (измеренное мной лично), как от моего носа до экрана монитора, когда я работаю на компьютере в своем кабинете. Кто-то из коллег, с изумлением взирая на это чудо технической мысли, ядовито поинтересовался, указав на мерцающий экран дисплея: а от содержания текста результаты зависят? С апломбом профессора Преображенского я ответил: «Мы мышам не даём читать онлайн-газеты, а только наши статьи. Впрочем, если найдется спонсор, мы готовы сравнить эффект текстов из газеты „Московский комсомолец” и „Советская Россия”».
Николай Павлович как-то рассказывал нам, молодым его сотрудникам, что когда в 1958 году он побывал в лаборатории нобелевского лауреата Чарльза Хаггинса, бывшего тогда директором знаменитой Бен-Мэй лаборатории, над её входом висел плакат – «Discovery is our business». Мы с Лихачёвым тут же написали этот лозунг на листе ватмана и повесили над входом в комнату, в которой сидели. Заметив плакат, Н. П. велел снять его как не соответствующий реалиям передовой советской науки, чуждой погоне за чистоганом. И вот не прошло и десяти лет, как мы могли бы повесить снова этот лозунг, знаменуя еще не осознанный нами трагизм надвигающихся на нашу науку перемен. Но об этом немного позднее…
Жизнь, до краёв наполненная работой, конференциями, поездками, казалось, не оставляла времени ни на что более. Однако удивительным образом время растягивалось до невероятных пределов, вмещая занятия с детьми, общение с друзьями, довольно частые посещения театров и концертов в Большом и Малом залах филармонии. Драматические события происходили в стране, с приходом к власти М. С. Горбачёва кипевшей от переполнявших сил и эмоций. Мы жили этими проблемами, приветствуя эпоху перемен, почему-то получившую название «перестройка».
В начале августа 1991 года мы с женой поехали отдыхать в Гагры – чудесное курортное место в Абхазии. Совершенно случайно у знаменитого магазина «Бочка», где продавали чудные грузинские вина, я встретил своего старого товарища по стройкам Анатолия Павленко, который с женой и дочкой также приехал отдыхать в это благословенное место. С того памятного дня мы почти все время проводили вместе. И вот наступил день – 19 августа. У меня с собой был маленький, но достаточно мощный транзисторный радиоприемник, купленный в Женеве, который был единственным источником информации о драматических событиях, происходивших в столицах. Половина пляжа, забыв о море, сидела рядом с нами, напряженно вслушиваясь в репортажи ВВС, «Немецкой волны», «Голоса Америки». Вечером мы пришли в «Дом писателей», где в зале стоял большой телевизор, передававший «Лебединое озеро» и выступление ГКЧП. Наутро я дозвонился до лаборатории, спросил, как обстановка в Питере, что там такое происходит. Никогда не забуду слова Марка Забежинского: «Ничего особенного, обыкновенный военный переворот!»
Возвращались мы из отпуска уже в другую страну… На моём рабочем столе в кабинете меня ожидала гора почты и всяческих бумаг. Одна из них меня поразила. Это был поспешно изданный приказ по Институту, подписанный заместителем директора Института С. В. Канаевым, в котором перечислялись меры по неукоснительному обеспечению указаний ГКЧП, ограничению доступа к множительной технике, включая опечатывание пишущих машинок, запреты на собрания и ограничения в передвижениях и свободе слова. Мне рассказали, что был заранее составлен даже список сотрудников, часто выезжавших за рубеж, имевших контакты с иностранцами и подлежащих аресту. Я этого списка, к сожалению, сам не видел, но меня заверили, что я в этом списке точно был. Интересно было бы узнать, шпионом какой вражеской страны меня записали…
На гагринском пляже я начал писать статью о сходстве коммунистической системы и злокачественных новообразований. В статье проводил аналогию между свойствами и поведением этих двух феноменов, намечал методы лечения и профилактики. Забегая вперед, скажу, что статья была опубликована лишь в 1993 году в журнале «Врач» под данным редакцией названием «Апофеоз малигнизации (медико-политические аналогии)»[94]. Во время одной из зарубежных поездок я рассказал об этой статье коллегам. Один из них был заместителем главного редактора журнала «Environment Health Perspectives», издаваемого Национальным институтом охраны окружающей среды в Северной Каролине (США). Он предложил напечатать статью в своем журнале и даже заверил меня, что у них есть хорошие переводчики. Я послал ему статью, через пару месяцев получил из издательства гранки статьи на английском языке. Перевод был прекрасный, опечаток практически не было, и статья должна была быть вскоре опубликована. Однако прошло полгода, год, статья всё не выходила. Я написал своему корреспонденту запрос о судьбе статьи. Ответ меня ошеломил – заместитель главного редактора сообщил мне, что статью не разрешили печатать (?!), извинялся за причиненные неудобства и посоветовал направить статью в журнал «Тайм». Разъяснения, кто не разрешил публикацию, так и не были получены. Я последовал совету и отправил статью в «Тайм». В ответном письме редактор сообщил, что статья им очень понравилась, но журнал публикует только статьи, написанные исключительно штатными журналистами журнала. Не знал я, что цензура всё-таки существует и в «свободном» мире…
В августе 1992 года в Осло проходила конференция «Теории канцерогенеза», организованная выдающимся норвежским патологом и онкологом Олафом Иверсеном. Из россиян получили приглашения чл.-кор. РАН Юрий Маркович Васильев из Московского онкоцентра, Сергей Андреев – математик из Института химической физики РАН, представивший стендовый доклад по своей математической модели канцерогенеза, и я также со стендовым докладом о канцерогенезе и старении. Интересно, что лекцию на эту тему читал Ричард Вейндрук из Висконсинского университета в Мэдисоне (США), с которым мы были хорошо знакомы. Рик занимался влиянием ограниченной по калорийности диеты на продолжительность жизни и не был специалистом по канцерогенезу. В марте 1990 года я был у него в лаборатории и даже провёл семинар о взаимоотношении старения и канцерогенеза. Он был крайне смущен тем обстоятельством, что организаторы поручили ему, а не мне выступить с пленарной лекцией на эту тему, и начал доклад с реверанса в мою сторону, а в течение доклада несколько раз ссылался на мои работы. После каждой лекции было предусмотрено достаточно времени для дискуссии, так что у меня была возможность выступить с изложением своих взглядов на проблему. Председательствовавший на этом заседании Гарри Уильямс – директор института в Валгалле близ Нью-Йорка, занимающегося канцерогенезом, но почему-то называвшегося «Американский фонд здоровья», задал мне вопрос:
– Владимир, скажи, что такое старение?
– Гарри, а что такое рак? – отреагировал я, вызвав смех и аплодисменты в зале.
Сергея и меня поселили в доме кого-то из членов оргкомитета, и мы пешком ходили на заседания, вместе в свободное время бродили по городу, чем-то напоминающему Хельсинки и Петербург. Поразил парк Вигеланда – колоссальный гимн жизни и человеку. В один из вечеров мы с Сергеем возвращались после прогулки по центру города, когда начался сильный дождь.
– У меня тут адресок один есть, давай зайдем, переждем ливень, – сказал Сергей. – Это здесь в двух шагах.
Мы позвонили, открыла средних лет женщина, Сергей назвал имя человека, который дал ему этот адрес, и женщина гостеприимно проводила нас в просторный холл, усадила на диван, предложила горячий чай и, сказав, что освободится через десять минут, дала посмотреть какую-то книгу и вышла в другую комнату. Мы огляделись – обычная жилая квартира. Однако на стене в глубине холла, в котором мы располагались, висело большое изображение человека с нанесенными на него какими-то разноцветными кружочками, некоторые из которых соединялись линиями.
– Куда мы пришли и что это за дом? – спросил я своего товарища.
Он сказал, что есть один индийский гуру, который общается со своими учениками и последователями по всему свету, а также с высшими силами («космосом») посредством лучей света. Он в Москве знаком с одним последователем означенного гуру, который и дал ему адрес своих «единоверцев» в Осло.
Я подошел к картине, на которой меня заинтересовала точка, куда сходились все связи и линии, расположенная как раз в месте, где, я точно знаю, должен быть эпифиз. Я полистал книжку, которую дала нам хозяйка квартиры. В основном все выглядело систематизированной галиматьей, замешанной на индийском эпосе, – каким-то мистическим бредом. Взгляд зацепился за раздел, в котором описывалось строение эндокринной системы. Там было указано, что координирующую роль в организме играет шишковидная железа. Изложено было правильно, но к чему это? Тут подошла хозяйка, отпустившая своего пациента, которого, как она нам рассказала, соединяла с гуру, дистанционно лечившего его, передавая лечебное воздействие с помощью лучей света. Я просил ее, что за точка в центре головы человека на схеме, висящей на стене, куда сходятся все линии.
– Это главная точка, через которую идет световой луч и через которую идут все сигналы, – последовал ответ.
Я спросил ее, знает ли она, что эта точка – проекция эпифиза. Про эпифиз она, конечно же, ничего не знала.