Мифунэ рассмеялась.

– А ты? – спросила наконец она.

– А что я? – возмутилась Рысь. – Была пристыжена. Два раза. Один раз изливала стыд на переборку, второй, осознав и раскаявшись от содеянного, – на обувь командира.

– Унцию за субординацию, – немедленно предложила Мифунэ.

Выпили за субординацию.

– А вообще хорошо у вас тут, – призналась Мифунэ. – Даже матросы как на человека смотрят, а не это наше всё.

– А что, ты не из какой-то армейской программы в пику флотским родам? – удивилась Рысь. – У вас там разве не так?

– Да ну, какое там, – фыркнула Тоня Мифунэ. – «Родам!» Обычная голоногая. Отец так, деловарил по мелочи. Даже без гражданских чинов. Фотолавка у нас своя. Товар вроде и дорогой, но берут по нашим временам, сама догадываешься, как. А потом Свин мой как-то поутру вытолкал меня из койки, заявил, что тян, которая не умеет держать палку хотя бы пяти ангелам – это просто тян, и поволок учиться летать. Я тогда в школе доучивалась ещё. Там же и в кружок фотографии ходила.

– А Свин – это кто? – осторожно уточнила Рысь.

– Кавалергард-лейтенант Порко дель Акаино. – Тоня вздохнула. – Как всё это началось, сначала в действующие, а там в первые же недели пропал без вести над архипелагом. Как на вынужденную шёл – видели, а дальше не знает никто, остров за имперцами с начала войны остался. Ну, может хоть у них похудел.

– Брат у меня, – сказала Рысь, – тоже. Но там видели. И как падал, и как всё остальное. Ты б знала, как на меня дед орал, когда я сказала, что тоже летать буду.

– Я когда над архипелагом летать начала, всё думала, что вот, может, разгляжу его сверху как-нибудь. Прикидывала даже, как бы на вынужденную успеть нырнуть и тут же подскочить с пассажиром на борту. – Тоня запила слова щедрым глотком. – Скажи, глупо, да?

– Чего уж глупого, – мрачно вздохнула Рысь. – Ты его хотя бы в теории дождаться можешь.

И немедленно запила мрачные слова из фляги.

– Ну и вот жила-была одна тян, – продолжила Мифунэ. – И была она бака не потому, что бака, а потому, что пошла воевать единственной тян на кавалерийскую воздушную баталию фотографической разведки.

– Прям вот сама пошла? – не поверила Рысь. – И взяли? Наша до папы с петицией ходила. Официальной, через секретариат. За всех сразу.

– Выставка у меня школьная, – ответила Тоня. – Была. Ну, армеец какой-то заглянул, дочка у него лет на пару младше у нас училась. А там мой «город с высоты» на отдельном стенде вывешен. На широкоугольник арендованный, через отца выпросили с возвратом и страховкой. Ну и приходят в школу наутро две повестки. Одна на пилота, одна на фотографа. У военкома же нормального в голове не поместится никогда, что девка семнадцати лет может ногами палку облезлого гидроплана держать, а с рук бандурой этой в двадцать фунтов весом на ремнях снимать. В одно рыло упоротое. А я тогда мордой в подушку лежу в соплях и слезах, кулаки о стену все отбила уже, похрен мне та выставка, я треугольник с печатью и получила уже, и развернула. Ну что я могла тут ответить, когда у меня не один билет на войну, а сразу два, какой хочешь, тот и выбирай?

Она замолкла ровно на один глоток и продолжила:

– Ну и определили меня в армейскую фоторазведку. Ладно б ещё нормальные военные, так нет, по тому же школьному набору фотографы, мальчики-из-хороших-семей, чтоб им соплёй до колена с червя толщиной висел. – Кавалергард-лейтенант грязно выругалась. – Поголовно скорострелы, хуже разболтанного М2 авиационного. Мамкину титьку забыли уже, подружкиной за всю жизнь и не видели. Матросят как на флоте, две минуты на всю любовь, одно название, что кавалеристы.

Рысь подавилась глотком и начала медленно заливаться краской.