С Чарли Хорнером я познакомился еще в изоляторе Форест-Бэнка. Он был белым, но у него было эффектное афро. Нас предупреждали, что он склонен к насилию. Помню, я заглянул в его личное дело, чтобы узнать, с чем имею дело. Хотя ему самому было всего семнадцать и у него была только пара волосков на подбородке, в отделении для несовершеннолетних преступников, где размещаются парни между пятнадцатью и восемнадцатью годами, он нападал на персонал и других юных заключенных. Поэтому парень был переведен в категорию «молодые преступники» чуть раньше срока: вообще-то туда относятся парни, которым 18–21 год.

У него не было выдающегося роста или внешности – кроме этой завивки, – но его послужной список говорил сам за себя. И, хотя он два с половиной месяца прожил под наблюдением трех офицеров без происшествий, к таким ребятам все же необходимо относиться с осторожностью. А еще он был неряшливым животным, которое отказывалось убирать свою камеру. Если только не перевернуть его вверх ногами и использовать его голову в качестве швабры, это было гиблое дело. Прошло десять недель, а он ни разу не улыбнулся и ни с кем не заговорил. Парень отказался от физических упражнений и не хотел пользоваться телефоном. И в конце концов его перестали держать взаперти.

К моменту, когда наступило это скучное воскресенье, он уже пару недель, как мог выходить из камеры. Как обычно по выходным, в отделении было тихо, и я разговаривал с офицером Джорди, крупным парнем, тяжелее меня, но с очень тонким чувством юмора. Мы открыли камеру Хорнера, чтобы отвести его в душ. Джорди шел впереди, когда Афро посмотрел на меня через плечо с сатанинским выражением лица.

– Как тебе такое? – спросил он.

У меня не было времени среагировать или предупредить коллегу, – бам! – Джорди треснули по подбородку. Он рухнул, как огромный дуб, срубленный одним движением.

Пришлось звать на помощь, а старший офицер и я, бывший регбист, взялись за этого парня – или по крайней мере попытались. Наши общие 200 кг не смогли его удержать. Этот парень бодал меня затылком, и потребовалось девять или десять человек персонала, среди которых были действительно большие ребята, чтобы затащить его за дверь. Он разбил мне губу, а у Джорди несколько дней болела голова.

В 2015 году Хорнер провел в Стрэнджуэйс одну ночь, в медицинском отделении. Он мотал новый срок – я не стал выяснять за что, но отметил, что у него все еще осталась несильная завивка. Я хорошо помнил тот случай и на следующее утро на инструктаже рассказал, какой он жестокий и непредсказуемый: минимум три офицера сопровождения. Один из новых сотрудников оказался всезнайкой: «Я думаю, его нужно отпереть».

Я не согласился. Для меня он был так же опасен, как и десять лет назад.

Какое-то время я добивался своего. Я сам сказал Хорнеру о том, что он будет сидеть под замком, и, когда он сел на кровать и поднял глаза, раздался вздох – он узнал меня. Однако, как обычно, он не вступал в контакт ни с кем – ни со мной, ни с кем-то еще. Потом у меня выдались редкие свободные выходные, и, когда я пришел в понедельник, увидел, что все пошло наперекосяк.

– Почему он не под замком? – спросил я.

Мне сказали, что он ничего не делал уже две недели.

«Приехали», – подумал я.

В то утро он не выходил из своей камеры, когда я отпирал ее, и не разговаривал со мной. Подошло время ужина, и офицер Всезнайка заметил, что только Хорнер не ел, поэтому подошел к двери, чтобы узнать почему, и убедил его, все еще молчаливого, пойти в раздаточную.

Уборщик как раз накладывал ему на тарелку спагетти, когда через его плечо я снова увидел эту демоническую улыбку. Хорнер заревел, как животное. Его тарелка ударилась о потолок, тело напряглось, и оба офицера – Всезнайка и старший офицер – обосрались. Положив руку ему на спину, я вывел Хорнера за дверь – за эти годы он, очевидно, немного подостыл – и ушел пружинистым шагом.

Послеобеденный брифинг:

– Кто-нибудь хочет что-нибудь сказать?

Старший офицер:

– Хорнер должен сидеть под замком.

За семь лет работы в медицинском отделении я повидал все: смерть в тюрьме, как людей бьют, режут, вешают – много чего. Большинство моих коллег-офицеров и медсестер были просто потрясающими людьми, но, черт возьми, эта работа была очень напряженной. Нужно было быть твердым как кремень. Я выходил из дома в шесть часов и иногда возвращался в половине девятого вечера, если у меня была сверхурочная работа. Я был на работе шестьдесят часов, включая дорогу, Эми проводила столько же времени дома одна. А приходя домой, я был похож на медведя с занозой в заднице. Она была тюремной вдовой.