Но то, что сделал я, было непрофессионально. Впервые за восемнадцать лет службы я избил заключенного. Артериальное давление подскочило, голова чуть не взорвалась. Да, всякий может выйти из себя, но у тюремного офицера нет права выбивать дерьмо из заключенных, как я уже говорил. То, что мои эмоции вышли из-под контроля, то, что я не мог удержаться от конфликта, было похоже на мое личное ужасное поражение. Я не хотел быть таким человеком. Когда-то давно такие потасовки были для меня в порядке вещей и случались чуть ли не каждый вечер. Теперь я знаю, что все дело в выбросе гормонов – бей или беги, – и в тюремной службе я научился контролировать эти всплески адреналина и использовать их с пользой. Но я потерял самообладание, а вместе с этим закончилась и моя карьера в тюрьме.

Прошло некоторое время, прежде чем я узнал, что ничего не было заснято на камеру. Если бы мои приятели не заслонили обзор – не намеренно, они просто пытались оттащить меня от него, – самый лучший адвокат в мире не смог бы меня отмазать.

В довершение всего несколько недель спустя я сильно повредил плечо при сдерживании в крыле D. На этот раз зэк был коренастым парнем лет двадцати пяти, много времени проводившим в спортзале. Моей напарнице было около сорока, и она была полновата. Мы с трудом уложили его на пол, но тут вмешался другой офицер, бывший военный, и заключенный брыкнулся о бетон четыре или пять раз, когда я почувствовал, как у меня выбило плечо – со звуком, который слышишь, когда отламываешь куриную ножку.

К тому времени, как мы утихомирили этого парня, мой коллега был весь в поту, серый, как труп, и ему грозил сердечный приступ. Бывший армейский офицер находился на грани отключки, в агонии, с больной спиной, а мне казалось, что мое плечо вывалилось из сустава. Мы трое стояли там, раненые и никому не нужные. Никто из нас не сказал «к черту все». За несколько дней до этого я перекинулся парой слов с офицером, и он расплакался. Теперь в этом не было ничего необычного. За последние полгода я видел, как четыре офицера плакали от отчаяния, и все они были мужчинами.

Эми отправила меня к врачу, который посадил меня на больничный на месяц. Мне это было необходимо: артериальное давление зашкаливало – 185 на 135. В моем возрасте норма – 120–140 на 70–80. Даже пульс в состоянии покоя был 113, все еще слишком высокий, что подвергало меня риску инсульта. В течение нескольких дней я принимал огромные дозы препаратов для снижения уровня холестерина в крови.

– Вы должны спросить себя, – сказал доктор, – можете ли вы оставаться на этой работе?

Если бы я не захотел или не смог изменить образ жизни, мне пришлось бы сидеть на таблетках.

Не было никакой возможности поменять что-то. Долгие часы, ужасные смены… У нас работало несколько парней и девушек, которые ходили в спортзал, но их было немного.

Через месяц мое состояние не улучшилось, врач продлил больничный и выписал мне другое лекарство. Между тем травма плеча была действительно мучительной. Это было противоположное плечо тому, которое я восстановил в 2012 году после регбийной травмы. После новой травмы мне поставили диагноз «бурсит» – воспаление слизистой (синовиальной) сумки, своего рода подушки между сухожилием и костями, над суставом. Когда она давит на нервы, накатывает волна боли. Рука не была вывихнута, но я не мог ей шевелить, что тоже не улучшало моего психологического состояния. Мне сделали укол кортизона, от которого мне было очень плохо, и я слег в постель на два дня.

Я ужасно спал. Пока я работал в тюрьме в утреннюю смену, мой распорядок всегда был один и тот же: отбой в двенадцать, подъем в пять. Теперь я места себе не находил. Я испробовал все: лаванду, вишневый сок, травяные чаи, подсчет овец – все, кроме лекарств. Я просто не мог отключиться.

Я иду по лесу, ни о чем не заботясь. Солнечный свет пробивается сквозь деревья и согревает мое лицо; это прекрасный день. Со мной Стив, мой черный лабрадор, и, пока я бросаю ему палку, мы натыкаемся на маленький домик на поляне.

В одно мгновение заходит солнце, мир погружается в тень, и у меня начинает сосать под ложечкой. Я сразу узнаю этот дом. Это коттедж Марка Бриджера.

Свет отблескивает на верхнем стекле окна, и фигура привлекает мое внимание. Это Билли, моя дочь. Моя милая крошка внутри. Забудьте все ужасные вещи, которые я видел в своей жизни: они и рядом с этим не стоят.

Я раздвигаю ветви и подхожу ближе, желая проникнуть внутрь. Но все двери и окна коттеджа зарешечены. В нарастающей панике я обхожу вокруг, но не могу попасть в дом. Наверху, за стеклом, Билли в ужасе плачет. Она хочет, чтобы я ее вытащил. Я смотрю на нее с бешено бьющимся сердцем, но ничего не могу сделать. В окне нижнего этажа появляется еще одно лицо, тоже знакомое, глядящее сквозь пыль. Это сам Бриджер. Я не могу вам передать это ощущение… Я бы прошел сквозь стену, чтобы добраться до него, но не могу. Не могу.

Я проснулся, дрожа и рыдая, не в состоянии успокоиться.

Из-за таких снов я чувствовал себя очень хреново. Я был расстроен, отстранялся ото всех на два-три дня после таких кошмаров. Это было такое яркое переживание, что я не мог ни есть, ни спать. Постепенно этот сон приходил ко мне все реже и реже, хотя я все еще ловлю себя на том, что думаю о чем-то таком время от времени, может быть, в полусне, в том полубессознательном состоянии, когда не знаешь, спишь ты или нет.

Но в основном кошмары были о том, что я действительно видел в тюрьме: ужасные мысли, страшные образы всплывали на поверхность, вещи, давно похороненные. Забытые лица и голоса поглощали меня. Страдания, которые я перенес, и горе других затапливали мой разум, пока я ворочался в кровати. Я лежал в темноте, застряв в этом воображаемом Доме восковых фигур, голова кружилась. Но все это случилось, и теперь мне пришлось жить с этим. Я понял, что чувствуют старые солдаты, которые не хотят говорить о том, что они делали на войне. Бремя подавляет и никуда не уходит. От него не избавиться до конца.

Просыпаться было не намного лучше. Я гулял со Стивом на рассвете, и та история снова всплывала в моем мозгу. Я представлял себе, как бью заключенного, но чего я никогда не мог вспомнить, так это того, как он избивает моих товарищей. Он уложил одного из них и чуть не сломал челюсть другой – мог убить ее, и я знал это. Но этих двух нападений я не помнил. Это сводило меня с ума.

Как будто жизнь и без того не была достаточно тяжелой, в октябре мой двоюродный брат умер от алкоголизма. Это еще сильнее выбило меня из колеи.