Не прошло и недели, как господин Шульц честно признался себе: он уже не сможет жить без маленького Лукаса, как раньше. Окутав мальчика заботой, словно спрут, он не оставлял его одного ни на секунду. Каждый раз, когда ему нужно было забрать из кухни кофе или открыть дверь, он опускал взгляд на Октая и видел, как он поджимает губки и как в его ясных светло-серых глазах мерцает надежда. Антон подхватывал ребёнка на руки, целовал в макушку и сажал на сутулые плечи. Они вместе шли по его важным взрослым делам.

Врач предупредил всех знакомых и клиентов, что берёт отпуск на следующую неделю или две и, ничего не объяснив, выключил телефон.

За несколько дней до этого Глэдис усадила его на кухне и, подробно остановившись на каждом пункте, составила список всех необходимых ребёнку вещей. Всё ещё опасаясь оставлять малыша одного, Шульц вложил все силы в то, чтобы уговорить друга с машиной сделать работу за него. Немного поворчав, Отто всё же согласился потратить день на скитания по магазинам и купил всё сам. Ему пришлось взять отгул, но к вечеру пилигрим вернулся домой с добычей из огромных пакетов, набитых едой, одеждой и игрушками.

Проведя комплексное обследование, врачи обнаружили у мальчика множество крупных и мелких проблем со здоровьем. От жизни в тесных сырых помещениях его кости стали тонкими и хрупкими, а дыхательная система не успела развиваться, как следует. Заметив у ребёнка кашель и отдышку, Антон мысленно приготовил себя к тому, что болеть малыш будет часто и придётся проявить терпение. К тому же выяснилось, что его зрение оставляло желать лучшего: дальше вытянутой руки он не видел ничего. Шульц порылся в выдвижном шкафчике и с торжественным видом надел на нос Октая свои старые очки. У мальчика были серьёзные проблемы с ушами: ушные раковины, на которые теоретически должны были лежать дужки, находились в зачаточном состоянии. На макушке располагались пушистые уши, больше похожие на лисьи или даже волчьи. Одна из многочисленных мутаций в геноме привела к раздвоению правого уха, но на слух этот факт, похоже, не сильно влиял. Антон привязал к дужкам очков верёвочки, и Лукас радостно вскрикнул, впервые увидел мир так чётко и ясно.

Врач помог Октаю одеться, проследив, чтобы тот не повредил ещё не до конца зажившую руку. Он шепнул трясущемуся мальчику, что всё будет хорошо и открыл дверь.

В помещение ворвался свежий воздух. Октай вдохнул и зажмурился от яркого света и шума. Он инстинктивно попятился назад, но господин Шульц крепко сжал его ладошку. Мальчик задрал голову, но даже так не смог разглядеть лицо врача, окружённое слепящими лучами солнца. Он вздрогнул, выпрямил спину и на всякий случай прижался ко взрослому. Он почти вслепую волочился за Антоном, но решаясь задать ни единого вопроса.

– Пой’гём, нам сю’га. Я подсажу.

Качаясь и скользя по рельсам, трамвай обгонял мокрые снежинки. Они таяли на стекле, капли бегали друг от друга и сливались. Антон любопытстно наблюдал, как мальчик с открытым ртом разглядывает сменяющиеся в окошке картинки. Господин Шульц чувствовал волнение, которое не мог объяснить, и вдруг поймал себя на мысли, что и сам с интересом следит за развернувшейся за стеклом битвой дождинок.

Когда монотонный голос назвал нужную останову, Антон помог спуститься укачанному стуком колёс мальчику. Они прошли несколько десятков метров от остановки, и врач завёл Октая в оптику. Потревоженный звоном колокольчика, вытирая руки вафельным полотенцем, из-за двери выглянул давний знакомый Шульца.

– А, это вы. Привет, малыш. Как тебя зовут? – он улыбнулся мальчику, протянул врачу чистую ладонь и кивнул в сторону вешалки, – Раздевайтесь, проходите.

Ребёнок растерялся и от неожиданности вопроса забыл своё новое имя. Оба своих имени. «’Гукас», – подсказал ему Антон, и, размотав шарф, стянул с себя пальто. Бросив вещи на вешалку, он помог забившемуся в угол малышу снять тяжёлую куртку Отто.

– Штеф, на’гьёшь чего-нибудь тёп’гого? – мягко спросил он.

– Да, конечно, – откликнулся хозяин магазина, – Тебе кофе, а парнишке?

– Чаю. С мо’гоком, если мо’гно.

– Ну, почему нет. Организуем и молоко.

Окулист поставил чайник на старую газовую плиту, и провёл обоих в соседнюю комнату. Он щёлкнул выключателем. Лампы застрекотали, свет в смотровой несколько раз мигнул, перестал мерцать и наконец зажёгся.

– Ну что же, Лукас, присаживайся, – он указал на кресло, – Как твои глазки? Болят или стал плохо видеть?

Ребёнок не с первой попытки и не без помощи взрослых смог на него сесть, – Я, – дрожащим голосом отозвался мальчик, – Не знаю.

– Ну давай посмотрим, – окулист обратился к другу, – Сколько ему? Буквы знает?