— Да что тут вообще можно видеть! — Горячился Давид.
— Навозный жук, катящий впереди своё «Йа», — пожав плечами сказала Маша, — мне кажется, красиво.
— Гениально, — развёл Давид руки в стороны, два рюкзака при этом, оказались в полутора метрах друг от друга и задели прохожих, — извините, — шепнул им вслед Додик. — Да навоз они катят. И делают это самки, а не самцы. Скатывают навозный ком, откладывают туда яйца и погибают. А детишки рождаются, и им есть что покушать — вот и вся история. А они название какое-то придумали «Й-А». Навоз, он и есть навоз. В общем, кино так себе. А книжку точно читать не буду. Кто её говоришь, написал, Пелевин?
— У-гу, — ответила Маша.
— Ну, бог с ним со всем, пошли есть мороженное, — успокоился Додик, видя по выражению Машкиного лица, что перегибает палку.
Мороженное они любили оба.
Так началась их дружба и продолжалась так долгое время.
Время. Давид прислушался. Тикали часы. Дешёвые, китайские, единственное, что невозможно было продать или выменять на дозу.
Он вспомнил слова из повести Виктории Токаревой: «Секундная стрелка, мерно откусывала кусочки времени», ну или как-то похоже. Давид читал эту повесть ещё в школьные годы.
В школьные годы дружба или навсегда, или на полчаса. У Давида получалось на полчаса.
Друзья сходятся общностью мнений, общностью дела. Кто-то слушает одну рок группу, кто-то лихо гоняет в футбол, кто-то строит модели парусников или самолётов, кто-то любитель выставок и музеев. Последнее, нужно заметить — редкое увлечение для детских умов.
Давид перепробовал то, другое, третье — ни на чём долго не задерживаясь. Разве что с Никитой Воробьёвым около полутора лет был увлечён моделированием парусников. Старательно перечерчивал и журналов «Техника молодёжи», увеличивая в масштабе, копии кораблей. Но дальше чертежей, дело не продвинулось, так как, строительство модели — дело более тонкое, и требующее несоизмеримо большего терпения, чем простое, пусть даже по всем правилам, её вычерчивание.
Ему было уже тринадцать лет, когда он в школе увлёкся соседкой по парте, красавицей и отличницей, Ритой Звягинцевой.
Это произошло неожиданно для самого Давида. Она пришла к нему во сне, и с тех пор его перестало интересовать всё вокруг, даже любимый предмет — история. На нём, он, открыв рот, устремлял глаза в молоденькую учительницу, с видом зачарованного слушателя. Сам же прислушивался к дыханию соседки по парте, чувствовал её запах, и мурашки юношеского платонизма ползали по позвоночнику.
Почему на него так действовала Рита — загадка. Она была красивой и непреступной, как Венера Милосская, до усечения рук. Девушка нелёгкого, задиристого характера, водила дружбу со старшеклассниками на мотоциклах. Эти старшеклассники слушали тяжёлый рок, курили и зычно ругались матом. Каждый раз, проходя мимо них, Давид неосознанно втягивал голову в плечи.
И вот такая несчастная любовь досталась ему.
Любовь, да ещё и немая, безответная — тяжёлое бремя для тринадцатилетнего сердца. Давида, просто подмывало рассказать о ней, кому ни будь. Ему казалось, что не сделай он этого — душа лопнет, разорвётся на куски как паровой котёл, а потом останется навсегда грубой, бесчувственной грудой железа. (таков он — юношеский максимализм).
Кому рассказать? Да, маме, конечно, кому же ещё.
— Мам, — сказал он за обедом, — знаешь, я влюбился.
— Да, ты ешь, ешь, — пропустила мимо ушей его слова мать.