Она так сосредоточена, что подскакивает от скрипа кухонной двери. Чики внезапно ее открыл и теперь направляется к выходу своим стремительным шагом, как у официанта в кафе для туристов.
– Бегу относить материалы. Увидимся завтра?
– Конечно, и в следующие дни тоже. Тридцать шестой я закончила и иду дальше; до отъезда все сделаю, обещаю тебе. Отмечать расхождения?
– Только существенные: даты, места, обстоятельства.
– Я думала начать с контактных листов, все напечатанные снимки укажу в соседней колонке, а затем все пленки того же периода.
– Отлично. Так я понемногу смогу разобрать негативы, это же самое важное, а с ними у нас полный беспорядок.
Чики – шарф, берет, воротник поднят до ушей, сумка через плечо, ключи от велосипеда в руке – нежно прощается с ней.
Когда она выходит из студии, на улице Фруадво нет ни души. Погода настолько отвратительная, что, едва ступив на скользкую как каток тропинку, Рут только и мечтает поскорее увидеть вывеску «Метро». Тяжелый запах сырой земли ударяет ей в ноздри. «Уже скоро мне не придется ходить на работу через кладбище», – напоминает она себе, и, кажется, это ее утешает. Чики теперь знает, остается поговорить с Капой. Ей не терпится рассказать новости Мельхиору, и она выкладывает всё с порога, даже не сняв пальто.
– Хорошо. Согреть тебе воду для ног?
– Я как раз об этом мечтала…
– Тогда не торопись, переодевайся, у нас есть свежий багет и остатки супа.
В свитере поверх фланелевой пижамы, поставив ноги в тазик под столом, Рут набрасывается на хлеб («Умираю с голоду!») и слушает новости за день. В Берне, говорит Мельхиор, им подыскали двухкомнатную квартиру, и он не намерен ее упускать. Пусть даже после Берлина и Парижа Берн покажется деревней… Его душа плачет, ну и пусть поплачет, утешает он сам себя, придется привыкать.
Рут представляет, как она снимает со стены часы с кукушкой и вешает на их место фотографию Парижа. Но берлинский диалект, за которым Мельхиор прячет свою растерянность и сентиментальность, напоминает ей, что эта репатриация ему так же тяжела, как ей – чувствовать себя чужестранкой повсюду.
– Когда тебе выходить в типографию? После праздников?
– Да, сначала съезжу пару раз, все подготовлю. Я поеду в Берлин перед Рождеством, а после Нового года вернусь. На сей раз тебе лучше остаться здесь и уладить мои последние дела. А я пока зарегистрируюсь в мэрии. Так что, если меня арестуют, Берн сможет потребовать выслать меня прямо в Берн. Ну, как тебе план?
Она боится, что рассмеется, пока подносит ложку ко рту. На самом деле смешного тут мало, и все‑таки смешно, что коренной швейцарец по отцу относится к своей исконной родине как к залу ожидания, в отличие от утерянного
– По мне, хорош. И подогретый суп тоже. И я рада, что уезжаю.
– Правда?
– Я рада покончить с тем, с чем следует покончить. И не ждать большего. А там посмотрим, что будет с матерью, деньгами и всем остальным.