– Будет весело, как на похоронах…
– Да какая разница, Рут, зато фильм бесплатно посмотрим!
Когда на сцену поднялась исполнительница главной роли и поделилась воспоминаниями, в каких условиях измученный туберкулезом
Глядя на серьезное, строгое лицо Герды, невозможно было предвидеть, что на середине фильма, кашлянув, она разрыдается. Но Жюльетт, сбежавшая с баржи Жана навстречу огням, красотам и соблазнам Парижа, в самом деле была идеальной героиней для подруги Рут. Впрочем, может, и на других картинах Герда бы плакала бы слезами умиления, но в те времена они считали каждый сантим. Они отказались от Гарбо в мелодрамной «Разрисованной вуали» и мрачной Дитрих в «Распутной императрице», но одним дождливым воскресеньем позволили себе еще раз посмотреть «Мальчишек с улицы Пала», позвав с собой Таксу, который большего и не ждал. Правда, в те редкие вечера, когда они разорялись на кино, подруги предпочитали комедии: как в старые добрые времена, когда элегантная девушка из Штутгарта смеялась как сумасшедшая над Лорелом и Харди под изумленными взглядами своей новой лейпцигской компании. Вне стен кинотеатров в глазах Герды можно было заметить лишь несдержанные огоньки гнева, тени недовольства или более заметные признаки задетой гордости. Слезы тревоги, боли или беспомощности означали бы уступку панике, а ей в те времена лучше было не поддаваться.
Но однажды она вернулась домой усталая и угрюмая, сняла туфли и чулки, помассировала лодыжки и прямо в одежде рухнула на кровать, закрыв на минуту глаза.
На следующий день Рут не удержалась и спросила:
– Плохие новости? Проблемы с работой?
– Все как обычно, – ответила Герда, – только эта дурацкая тошнота никак не проходит.
– Может, тебе сходить к врачу?
– Да. Завтра загляну.
Рут вернулась домой после обеда и застала там Герду: без макияжа, бледную, но с какой‑то лихорадочной живостью в глазах.
– Теперь все официально: я беременна. Но в пятницу утром мы все уладим. Врач сказала, что за выходные я оправлюсь. Она из тех, кто понимает, что нужно женщинам. И берет совсем немного, если что, можно и повторить…
Герда рассмеялась своей шутке, как будто этим проблема уже почти решилась. Но у Рут застрял ком в горле, и она, должно быть, помрачнела.
– Тебя это шокирует? Это случайно вышло, так бывает…
– Я знаю, что так бывает, – ответила она с изяществом человека с тридцать девятым размером ноги.
Герда тоже расстроилась, Рут теперь ее знала. И внезапно Рут почувствовала пять лет их разницы в возрасте и испугалась, но не только потому, что что‑то может пойти не так – и что тогда они будут делать, одни в Париже, без денег и чистых документов? Попросят взаймы у Вилли? Пошлют телеграмму в Штутгарт? Ее напугала сама мысль о беременности. Да, странно, учитывая, что она сама поступила бы точно так же, отстаивая свою свободу выбора. И еще более странно, учитывая, что мать рано и доходчиво объяснила ей, как избежать подобных ситуаций или как их разрешить.
Уже год, как Рут превратилась в высокую и видную девушку. Она пережила безнадежную любовь и несколько мимолетных влюбленностей, на которые пара одноклассников братьев Курицкесов ответили взаимностью. О том поцелуе она предпочла забыть и ни разу не обмолвилась о нем матери, хотя вскользь упомянула, что разочаровалась в юноше своей мечты. Иногда она называла имена, давала оценки, рассуждала о своих вкусах («Блондин, ну или шатен, обязательно выше меня хотя бы на пядь и из старших классов
Но ее братья, избалованные матерью, думали в первую очередь о себе (к сожалению, это и сейчас так, думает про себя Рут: мать живет в районе, где устроить охоту на евреев – все равно что яблоню по осени встряхнуть. Курт ждал, что Ганс даст денег, чтобы она могла уехать из страны, но Ганс бежал из Лейпцига после Хрустальной ночи и теперь сидел в Швеции без гроша в кармане. Эту неприглядную часть своей жизни ей придется пересказать Чики и Капе).
В любом случае, в тот день Ганс уехал по делам, а Курт к тому времени уже обосновался на Манхэттене – кажется, это было в 29‑м. Рут рассказала
– Пообещай мне, Рут, это очень важно. При первом же подозрении ты должна мне об этом сказать. С глупостью‑то мы справимся, понимаешь, но других вещей мы не можем себе позволить.