– Ему же двадцать лет! – фыркала она.

– А Георгу Курицкесу? Только не говори мне, что привередничаешь из‑за какой‑то разницы в год.

– Да у него еще все лицо в прыщах.

Затем, ближе к концу 1934‑го, Герда сошлась с Таксой – подтверждение, что Андре Фридман был в самом низу рейтинга ее поклонников. Как Рут могла догадаться, что за этими запоздалыми прыщами скрывается юноша, сильно привязанный к своей подростковой компании? Ребята из Будапешта остались настоящими друзьями: кто‑то заботился о Чики, Чики заботился о Банди, и даже теперь, став Робертом Капой, Банди не забывал о своем друге детства. А Герда?

А Герда в одночасье бросила ее на произвол судьбы, но хватит копаться в прошлом. Как ты можешь до сих пор обижаться на мертвую, Рут, тебе что, нечем заняться и не о чем подумать? Смотри вперед и считай, что тебе повезло. У тебя есть кое‑какие сбережения (пусть и скромные), есть цель, два старших брата, готовых тебе помочь, муж и швейцарский паспорт, и только мать все еще в ловушке, в Германии. Мать, потеряв мужа во время эпидемии испанки, когда Рут было пять лет, скорее пошла бы выступать перед Новым театром за пару марок, стряхнув пыль со старого боа и со своего старого репертуара, чем отправила бы ребенка в сиротский приют, и не считала ниже своего достоинства прислуживать в чужих домах.

Да, Рут повезло во многом, даже в том, что ей не нужно заботиться об этом золотом молодом человеке. Чики справится, она может больше о нем не тревожиться. Она даже может открыть ему, что́ ей предстоит сказать Капе, чтобы подстраховаться. В конце концов, разве не он тут сейчас у руля?

– Смотри журнал спокойно, Рут, я его уже пролистал. А я пока приберусь.

И вот он уже стоит с губкой и кухонным полотенцем в руках, вытирает стол и кладет «Пикчер Пост» на чистое место, чтобы, по сложившемуся у них ритуалу, открыть первый экземпляр присланного в студию журнала. Адресованные мистеру Капе конверты с журналами можно просто аккуратно вскрыть, но для ежедневных газет Чики разработал целую технику, чтобы нельзя было догадаться, что их уже листали: так выражается давняя привычка Чики заботиться о Банди, который, наоборот, разрывает конверты, ни о чем не подозревая. Со временем жажда увидеть свои фотографии напечатанными у Капы поубавилась, но в той небрежной жестокости, с какой он вскрывает конверт, сохранились красота и правда его ремесла, призванного раскрыть глаза миру.

Еще одну вину Рут хотела бы загладить: извиниться перед Капой за гримасу недоумения, с какой она слушала, как Герда все сильнее превозносит талант Андре Фридмана.

– Представляю, что это за талант.

– Нет, не представляешь. И не надо думать, что…

– Знать об этом ничего не хочу.

Рут смеялась, но Герда все равно настаивала:

– Раз я тебе об этом говорю, значит, так оно и есть. Мы ничего такого не делаем, только бродим по Парижу, болтаем, продолжаем разговор в кафе, когда устаем фотографировать, замерзаем или еще что‑нибудь. Я не хочу чувствовать себя виноватой, если его «Лейка» снова окажется в ломбарде. И я ему сказала уже на всех языках, что могу предложить только простую чистую дружбу. Этого тебе достаточно?

– Будем надеяться, что так оно и есть. Ты ведь знаешь, что у него на уме, верно?

– Ладно. Всего один раз. Может, это было легкомысленно, но…

Конец фразы потонул в серебристой трели. Герда так и сияла от всех этих маленьких ребяческих проделок, радовалась тайному удовольствию, а Рут это возмущало и удручало одновременно. Если даже она подпала под чары подруги, хотя для нее их власть заключалась не в крапчатой радужке или губках сердечком и уж тем более не в крохотной груди, рыжеватом лобке или мальчишеских бедрах, которые Герда каждое утро натирала марсельским мылом под холодной водой, то в чем она могла упрекать Герду из‑за Георга, Вилли, Андре и любого другого мужчины, неспособного отпустить ее и забыть?

К тому же Герда в любой своей ипостаси (любовницы, агента, подруги) одна могла заменить широкую публику и овации, в чем Фридман всегда так нуждался – его жажду признания не утолили бы скромные дежурные ритуалы. И даже сейчас, когда Капе все вокруг рукоплещут, когда его одобрительно похлопывает по спине сам Эрнест Хемингуэй, когда они откупоривают батареи бутылок, чтобы отпраздновать подвиги, забыть о поражениях и послать фашистов к черту, его маленькая труппа – бессменный главный клакер Чики Вайс и она, Рут Серф, истинная дочь драматического искусства, – репетирует реплику «Браво!». Двенадцать страниц в журнале с миллионным тиражом – это ли не доказательство необычайного успеха? Тем не менее для Роберта Капы успех значит немного больше, чем просто подтверждение, что его работа оправдала некие ожидания. Вот Рут с Чики и не скупятся на эпитеты и превосходную степень, а он пьет их, как воду. Только Герда была способна наполнить его иным содержанием, ее честолюбия и убежденности хватало и на них двоих, и на защиту Испании – свободной, красной, республиканской.