Они познакомились в бассейне Sportverein[112] «Бар Кохба» через Георга Курицкеса, но и после купального сезона их компания продолжала встречаться. Девушки уже успели поверить друг другу первые секреты, и вдруг выяснилось, что они ходят в одну школу. Рут училась в Gymnasium, а Герда посещала занятия по стенографии и домоводству: не потому, что ей был так важен этот диплом, а потому, что в Штутгарте она тоже училась в коммерческой школе.

– Знаешь, я просто не умею сидеть без дела, – заметила она однажды, стоя у дверей класса с книгой в руках в ожидании начала урока. – И всегда прихожу рано, – рассмеялась Герда, покачиваясь на каблуках. – Сразу видно, что мне нравится ходить в школу.

– Школа Гаудига славится передовым подходом к преподаванию, – изрекла Рут, и ее бесстрастный тон контрастировал с энтузиазмом Герды. – Они хотят научить нас развивать свою независимую личность, культивируя наш духовный рост, который не ограничивается учебными предметами. Тебе, должно быть, все это уже объяснили, когда…

– Я заметила только, что учителя здесь лучше, чем в Штутгарте, – перебила ее Герда, – и доброжелательнее, чем в швейцарском пансионе, где я училась. А впрочем, на моих занятиях мало чему можно научиться: они скорее для тех, кто надеется на хорошую партию, или для секретарш.

Рут в ответ рассказала, что у нее преподают сразу несколько отличных учителей, внимательных, открытых и знающих. Некоторые даже разрешают ученицам устраивать политические собрания и предоставляют им для этого актовый зал. Пару лет назад к ним приезжал представительный юноша из Берлина («настоящий викинг, ни за что не скажешь, что первокурсник») и читал им лекцию о классовой борьбе в школьной среде. А вскоре после этого группа девушек организовала ячейку социалистического школьного профсоюза, где Рут состоит до сих пор.

– И это в школе для девочек?! У нас пределом мечтаний была рождественская ярмарка с нашими поделками. Или ужасный концерт классической музыки. Но в любом случае каждая из нас хотела быть лучшей.

– Ну, если речь об этом, то и мы с одноклассницами по Gymnasium тоже не очень‑то дружим.

Возможно, их союз был скреплен именно в ту минуту: Герда покатывалась со смеху, и ее оглушительный хохот пошатнул бы и самые передовые педагогические концепции, если бы его не перекрыл прозвеневший звонок.

Но Рут и представить не могла, что, начиная с того дня, всякий раз, когда занятия по кулинарии или стенографии по методу Габельсбергера совпадали с расписанием уроков в старшей школе, Герда станет ждать ее у ворот, выходящих на Дельницерштрассе. Она стояла, прислонившись спиной к кованой решетке, иногда с раскрытым зонтиком (но чаще он висел у нее на руке), и почти всегда курила: как старшая сестра или женщина, назначившая мужчине свидание и уверенная, что он придет. Здание отбрасывало на нее свою темную, асимметричную тень, удлиненную очертаниями ступенчатых фронтонов с неоготическими украшениями, которые придавали изящество серой громаде школы (но какая от них польза, если они расположены так высоко?). Живая от природы, на фоне потока старшеклассниц Герда выглядела одинокой и крошечной – настоящее воплощение независимости.

Рут подходила к Герде, они болтали какое‑то время у ворот, а потом направлялись каждая в свой класс или, продолжая разговаривать, шли домой. В своих самых высоченных туфлях (их Герда надевала в школу) подруга доходила Рут до плеча. Но они были двумя беззаботными красавицами, дополнявшими друг друга.

Никогда за всю свою ученическую жизнь Рут не уделяла столько внимания своей внешности. Первое, на что она смотрела теперь по дороге на Дельницерштрассе, были ее собственные шаги, а точнее, большие ноги в ботинках, начищенных до блеска «Эрдалем» из фирменной баночки с красной лягушкой, на которых два раза в год меняли подметки. Мать перешивала для нее свою одежду, а лучшие из нарядов относила на подгонку портнихе. В провонявшем нафталином чемодане Рут откопала тренч отца (и его галстуки – они как раз были в моде). «Братьям он все равно не подходит, а сейчас носят именно такие», – ответила она на возражения матери и, затянув как можно туже пояс на талии, прибавила: «Видишь? Сидит как влитой», а затем, понурив голову, проскользнула за дверь. Закутавшись в этот плащ, она чувствовала себя более защищенной и особенной. Снисходительный или благосклонный наблюдатель с воображением мог бы назвать их Гарбо и Дитрих из провинции. Но, в сущности, важно лишь то, что они нашли друг друга.