Я передал этот листок Сталину, который к этому времени уже выслушал перевод. Наступила небольшая пауза. Затем он взял синий карандаш и, поставив на листке большую птичку, вернул его мне. Для урегулирования всего этого вопроса потребовалось не больше времени, чем нужно было для того, чтобы это написать.
<…>
Исписанный карандашом листок бумаги лежал в центре стола. Наконец, я сказал: „Не покажется ли несколько циничным, что мы решили эти вопросы, имеющие жизненно важное значение для миллионов людей, как бы экспромтом? Давайте сожжём эту бумажку“. „Нет, оставьте её себе“, — сказал Сталин»{276}.
В ходе дальнейшего торга, уже без участия первых лиц, «процентаж» несколько изменился, и Болгария получила 80:20 в пользу СССР.
Таким образом, к моменту приезда болгарской правительственной делегации в Москву для подписания перемирия позиции союзников были принципиально согласованы. Руководитель делегации, министр иностранных дел Петко Стайнов (член «Звена»), направил Димитрову обширное послание с выражением уважения и намёками на желание предварительно обсудить те дела, ради которых делегация прибыла в Москву. Однако контакты с официальными лицами Болгарии не входили в планы Димитрова, опасавшегося тенденциозных комментариев за границей. Единственное, что он мог себе позволить, — это встретиться в частном порядке у себя дома с членом делегации, коммунистическим министром Добри Терпешевым, чтобы сориентировать его в сложившейся ситуации. Основываясь на своем телефонном разговоре со Сталиным, он дал понять Терпешеву, а тот в свою очередь Стайнову, чего ожидать от советской стороны.
Переговоры открылись 17 октября. На следующий день Молотов известил Димитрова, что предложенные Болгарии условия перемирия не столь легки, но никак не тяжелее тех, что уже подписаны с Румынией, хотя союзники настаивают на более жёстком варианте. В течение десяти дней неясные вопросы были улажены, соглашение о перемирии подписано.
Из опубликованного дневника болгарской делегации видно, что переговоры, которые с советской стороны вели В. М. Молотов и заместитель наркома А. Я. Вышинский, лишь с натяжкой можно назвать диалогом победителя и побеждённого. В дневнике приводятся следующие слова Молотова: «Болгария должна понести известные тяготы. Мы не одни, есть союзники, которые настаивают — в основном, под влиянием ваших соседей, — что Болгария должна нести ответственность. Что делала Болгария в Сербии? Чего искала в Греции? За нами стоят наши союзники, но мы всё-таки пытаемся смягчить то, чего они хотят от вас, и убеждены, что не может быть Болгария наказана сильнее, чем Румыния». Высказывание наркома, подытоживавшее переговоры с недавним противником, прозвучало совсем необычно: «Мы ощущаем болгарский народ как братьев, так же как украинцев и белорусов, и впредь нам предстоит вместе работать ради улучшения положения наших народов»{277}.
В воскресный день 29 октября Димитров устроил в Мещерине приём для членов болгарской делегации и советских гостей — маршала Ф. И. Толбухина, академика Н. С. Державина и других. Днём раньше он согласовал встречу делегации с наркомом внешней торговли СССР Анастасом Ивановичем Микояном. Надо было налаживать товарообмен с СССР, а главное — договариваться о кредитах в виде сырья, продовольствия и товаров широкого потребления. Болгарская экономика, привязанная к Германии, в одночасье оказалась на мели; вдобавок разразилась засуха, причинившая большой урон сельскому хозяйству. «До разрыва дипломатических отношений с Германией в сентябре 1944 года на неё приходилось 89 % болгарского товарообмена (71,3 % импорта и 88,6 % экспорта). В результате несбалансированного товарообмена в 1944 году активное торговое сальдо Болгарии, остававшееся в Рейхсбанке, достигло 738,6 млн. рейхсмарок, которые не возвращены и по сей день»{278}.
Во время торжественного заседания в Кремле, посвящённого 27-й годовщине Октябрьской революции, Димитров находился в президиуме — знак того, что его фактическая политическая роль стала более значимой, чем предусматривал формальный статус заведующего отделом ЦКВКП(б). На домашний приём в Мещерине по случаю праздника он пригласил старых друзей — Мориса Тореза, Долорес Ибаррури, Жан-Ришара Блока, испанских генералов Модесто, Листера и других. Через несколько дней у Димитровых побывали в гостях Мануильские, просидели до поздней ночи, как бывало прежде. (В июле 1944 года Дмитрий Захарович получил новое назначение — стал заместителем председателя Совнаркома и наркомом иностранных дел Украинской ССР.)
Заключённое в Москве соглашение о перемирии определило круг обязательств Болгарии относительно ликвидации всех проявлений фашизма, установления демократического режима, участия в войне против Германии, компенсаций за ущерб, причинённый Греции и Югославии. Соглашение не предусматривало предварительной выплаты репараций, что давало возможность Болгарии постепенно нормализовать отношения с другими государствами. Территориальных потерь (в сравнении с довоенным временем) страна не понесла; Южная Добруджа, возвращённая в 1941 году Румынией Болгарии, осталась в её границах.
Болгарии предстояло содержать размещённый в стране советский воинский контингент. В Союзную контрольную комиссию для Болгарии вошли представители СССР, Великобритании и США. Основная задача СКК состояла в контроле за выполнением условий перемирия. Председателем комиссии был назначен машал Ф. И. Толбухин, заместителем — генерал-полковник С. С. Бирюзов, политическим советником — дипломат А. А. Лаврищев. В связи с занятостью Ф. И. Толбухина другими делами (он командовал 3-м Украинским фронтом, а после окончания войны возглавлял Южную группу войск) обязанности председателя СКК фактически, а потом и формально перешли к С. С. Бирюзову, с которым у Димитрова сложились доверительные деловые отношения.
Весьма показательна последовательно проводимая советским руководством линия на укрепление боеспособности болгарских вооруженных сил. «Армия должна быть крепкой», — заявил болгарам Молотов во время октябрьских переговоров. С весны 1945 года СССР начал безвозмездно передавать Болгарии советское и трофейное вооружение, в том числе самолёты, танки, артиллерийские системы. В армию вернулись необоснованно уволенные после Девятого сентября офицеры и стали вливаться бывшие политэмигранты, служившие командирами в Красной армии. Примечательно, что в Софии располагалась, наряду с советским военным гарнизоном, и болгарская воинская часть. Всё это совсем не напоминало ситуацию после Первой мировой войны, когда оккупационные силы Антанты проводили разоружение и демобилизацию болгарской армии, а в виде репараций из страны выкачивалось сырьё и продовольственные ресурсы. Размер содержания советского контингента также снижался по просьбам болгарской стороны.
Является ли пребывание советских войск в Болгарии с сентября 1944 до конца 1947 года оккупацией страны или этот период следует называть как-то иначе? Истина, как известно, конкретна. Термин «оккупация» не имеет общепризнанного определения и трактуется национальными и международными организациями по-разному. «В чисто юридическом аспекте присутствие советских войск в Болгарии и функционирование Союзной контрольной комиссии (СКК) имеют определённо оккупационный характер», — считает болгарский историк Йордан Баев. Однако, продолжает он, разгром гитлеровского фашизма привёл к многообразным и часто противоречивым последствиям, заложившим основы нового миропорядка. Историческая картина послевоенных лет включает в себя такие сюжеты, как национальное освобождение народов, возрождение независимых государств, установление оккупационных режимов и зон влияния великих держав, появление под влиянием советского образца новых политических систем, создание противостоящих экономических союзов и военно-политических блоков{279}.
Стремительные преобразования в Болгарии имели, несомненно, революционный характер. Хотя они не затронули господствующий социально-экономический строй, но знаменовали слом политических и идеологических основ прежнего режима. Требования, сформулированные в 1942 году в программе Отечественного фронта, были, в основном, выполнены в течение первых недель новой власти. Очередные задачи в области внешней и внутренней политики правительство ОФ выдвинуло в декларации, оглашённой премьером Кимоном Георгиевым 17 сентября. Они тоже отличались радикализмом: решение македонского вопроса путём самоопределения населения Македонии; внесение поправок в действующую конституцию; роспуск Народного собрания и свободные парламентские выборы; предание суду лиц, виновных в преследовании борцов за свободу народа и издевательствах над мирным населением; урегулирование положения церкви и отделение церкви от государства. Многие недуги капитализма предполагалось устранить энергичным вмешательством государства в экономику. Намечалось, в частности, конфисковать имущество и капиталы, нажитые путем взяточничества и спекуляции; развивать кооперацию; ввести государственную монополию на экспорт наиболее важных товаров; установить максимальный размер землевладения и наделить землёй безземельных и малоземельных крестьян; упорядочить налогообложение и кредитное дело; уменьшить безработицу и урегулировать отношения в сфере труда.
Правительственная программа, поддержанная коммунистами, имела демократический, компромиссный характер. В ней не говорилось ни о ликвидации монархии, ни о национализации предприятий, ни о коллективизации сельского хозяйства. Однако компромиссы были в то время не в чести; они диссонировали с господствующими в стране настроениями. Один из деятелей «Звена» вспоминал о том времени так: «В конце 1944 года все считали, что власть в стране будет советской. Вы помните красные знамёна, красные значки… Люди массово вступали в Рабочую партию». К концу года численность БРП(к) увеличилась в несколько раз и достигла 100 тысяч человек, писал Димитрову Трайчо Костов. Стремительно росли ряды РМС и профсоюзов. Среди неофитов было немало пострадавших от прежней власти людей. Охваченные жаждой мщения и страстным желанием справедливости и правды, они привнесли соответствующие настроения в общественно-политическую жизнь. Звучавшие на собраниях громкие слова о решительной расправе с врагами и установлении советской власти вызывали бурю аплодисментов, в то время как призывы к порядку и дисциплине воспринимались холодно и сдержанно. Многие недоумевали, зачем нужны «игры во власть» с партнёрами по Отечественному фронту, почему партия не зовёт массы на штурм капитализма.
Димитров был уверен, что Трайчо Костов, уравновешенный и опытный политик, не склонный к экспромтам и увлечениям, не поддастся соблазну радикализма. После Девятого сентября, когда в стране конструировался ЦК партии (Загранбюро в Москве к тому времени прекратило существование), дебатировался вопрос о фигуре политического (первого) секретаря ЦК. Предстояло сделать выбор между Трайчо Костовым и Василом Коларовым. Димитров, заочно избранный на заседании ЦК председателем партии, без колебаний поддержал первую кандидатуру. Костову было сорок семь лет. Он хорошо знал кадры партии, показал себя умелым организатором и пропагандистом. С 1937 года и до ареста в 1942-м нелегально работал в стране и свободно ориентировался в непростой политической обстановке. Коларов был двадцатью годами старше Костова, и Димитров, случалось, упрекал его в инертности. Но главное — в годы эмиграции он не занимался делами партии постоянно и непосредственно. «Мы должны решать подобные вопросы в интересах партии по-большевистски, а не руководствоваться соображениями личного престижа или другими сторонними соображениями», — считал Димитров{280}.
Переписка между председателем и политическим секретарем БРП(к) продолжалась в течение всего времени, пока Димитров оставался в Москве. Длинные письма Трайчо, начинавшиеся обращением «Дорогой Георгий», посвящались, в основном, сложным, нерешённым и не вполне ясным вопросам, как было заранее между ними договорено. Поэтому письма становились источником политических инициатив и поручений Димитрова ЦК БРП(к), служили импульсом его обращений к Молотову и Сталину. Костов писал от руки, сразу набело (иногда курьер ждал в соседней комнате), едва ли не каждый день, а то и посылал вдогонку шифрограмму. «Очень трудно сейчас нарисовать ясную картину состояния нашей партии и работы. Всё ещё находится в процессе строительства и переустройства и напоминает новую постройку, окружённую лесами, за которыми трудно разглядеть само здание» — делился своими впечатлениями Костов{281}. Опытных партийных кадров катастрофически не хватало. Члены Политбюро и коммунистические министры не в полной мере сознавали свою роль как людей государственных. Во многих местных организациях царила партизанщина.
Димитров советовал подбирать кадры индивидуально: предпочтение должны иметь те, кто боролся и пострадал за дело партии, но в то же время не стоит возводить в культ партизанский и тюремный стаж. А тех, кто покинул партию в тяжёлые времена, не отталкивать, использовать на вспомогательной работе.
Значительный кадровый резерв БРП(к) находился в СССР. Почти каждую неделю Димитров напутствовал очередную группу политэмигрантов, отправляемых на родину. В числе первых в Софию возвратились его ближайшие сотрудники Вылко Червенков и Георгий Дамянов. Вслед за ними отправились десятки других — партийные работники, военные и гражданские специалисты. Возвратившихся в Болгарию «москвичей» сразу же впрягали в работу. «Оба они — серьёзные и очень ценные работники, — сообщил Костов о Червенкове и Дамянове, — и, наверное, скоро отвыкнут от привычки только советовать, что надо делать, потому что тут надо закатать рукава и самим делать то, что нужно».
Среди тех, кого Димитров отправил в Болгарию в числе первых, находились и политэмигранты, освобождённые из мест заключения благодаря его стараниям. То была не лишняя предосторожность: 18 сентября 1944 года ему переслали из Наркомата госбезопасности клеветнический донос на Георгия Дамянова. Едва ли случайно, что через четыре дня Дамянов улетел в Болгарию.