Помимо дел, рассмотренных судами, горожанам назначили 422 наказания и около 300 административных наказаний, прежде всего за нарушение изданных властями распоряжений об обще­ственном правопорядке, разрешений на временное жительство, передвижения, трудовой повинности и т. д. За участие в запре­щенных в военное время танцах было наказано штрафом или арестом более 200 человек. Было известно, что танцы постоянно устраивались, главным образом, в воинских подразделениях, но полиции, очевидно, становилось известно лишь о малой части такого рода развлечений.

Судом низшей инстанции 12 человек были приговорены к смертной казни и столько же к пожизненному заключению — все по обвинению в шпионаже или предательстве. К различным сро­кам лишения свободы приговорили 116 человек и оштрафовали 111 человек. В среднем, осуждался 1 человек на 30 жителей, что было относительно высоким показателем, принимая во внима­ние состав населения.

Статистика о национальности осужденных не велась, вследс­твие чего невозможно оценить, отражалась ли дискриминация по национальному признаку на решениях суда. В принципе, жители были перед судом равноправны, хотя, по крайней мере поначалу, расследование в отношении представителей ненацио­нального населения могло вестись с изъянами. Дела, касавшиеся русских, рекомендовалось вести упрощенным порядком, и они совсем не обязательно доходили до суда. Неудобного человека всегда можно было препроводить в концлагерь.

Военный порядок в гарнизоне города осенью 1941 г. характе­ризовался как неудовлетворительный, и еще следующей весной было признано наличие недостатков, подлежащих исправле­нию. О соблюдении формальной дисциплины постоянно из­давались распоряжения, и, например, за не отдание воинской чести, как правило, полагался арест. Запрет на пребывание в квартирах местного населения нарушался столь часто, что он фактически оставался «мертвой буквой». Поскольку солдаты и гражданские жители могли проживать в одних и тех же кварта­лах, то на практике полностью воспрепятствовать их общению оказалось невозможно. Отнюдь не все такие визиты были же­лательны для принимающей стороны, и в ходе их могли иметь место случаи насилия и присвоения имущества, о которых, по мнению начальника штаба района, местное население не всегда решалось заявлять в полицию.

О преступлениях и правонарушениях, совершенных в концен­трационных (переселенческих) лагерях, в нашем распоряжении статистики нет. В полевых судах такие дела рассматривались редко: во всей Восточной Карелии за период с 1941 по 1944 гг. заключенным концлагерей было вынесено 2 смертных пригово­ра, 49 приговоров о лишении свободы с пребыванием в испра­вительной тюрьме или в изоляторе и около 10 штрафов. Не­большое количество преступлений указывает на то, что тяжкие преступления совершались очень редко. Вообще эти проблемы в концлагерях, очевидно, решались посредством применения менее сложной внутренней системы дисциплинарного воздейс­твия. О том, как часто применялась такая практика, невозможно судить, так как журналы, в которые следовало заносить сведения о наказаниях, не сохранились.

Совершение запрещенных отлучек из лагерей, по мнению на­чальника штаба Петрозаводского района, поначалу не представ­ляло труда для заключенных. В феврале-апреле 1942 г. было 136 случаев побегов, в основном с мест работ, где охрана была еще менее действенной. Побег обычно ограничивался пределами го­рода, где беглецов быстро задерживали. Побег в другие части оккупированной Карелии вряд ли давал бы что-нибудь, а путь к своим предполагал пересечение Онежского озера или преодо­ление десятков километров по суше и опасный переход через линию фронта, что на практике для большинства заключенных было абсолютно невозможно. Напротив, случаев незаконного вы­хода заключенных в город имелось много, по крайней мере, еще и в начале 1943 г., а наряду с этим наблюдалось и движение в об­ратную сторону. Так, летом в приказе по гарнизону отмечались постоянно продолжавшиеся случаи проникновения солдат на территорию лагерей. Очевидно, теснота способствовала увели­чению воровства — о многочисленных случаях такого докладывал начальник охраны лагеря №6. В отдельных случаях отмечалось из­готовление заключенными пива, что было запрещено. Напротив, о случаях насилия среди заключенных концлагерей в документах упоминаний нет, а что касается посягательств на жизнь финнов, то известен лишь один случай. Весной 1944 г. в лагере Красный поселок был зарезан охранник. Впоследствии виновный был при­говорен полевым судом к смертной казни.

Согласно отчету о деятельности концлагерей за февраль 1942 г., тогда отбывали арест 150 человек, а заключенные двух лагерей, за исключением занятых тяжелым физическим трудом, были ли­шены пищи в течение одного дня. В апреле под арестом содержа­лось 108 человек. Что касается других сторон лагерной жизни, то о них имеются лишь собранные после войны свидетельства заключенных и входивших в персонал концлагерей финнов, на­блюдения которых сильно расходятся, в зависимости от того, ка­кую сторону они представляют.

Согласно протоколам допросов заключенных дисциплина поддерживалась методами произвола и отличалась крайней жес­токостью. Порки проводились ежедневно, невзирая на возраст и пол, и вдобавок к официальным наказаниям имелось много слу­чаев «неофициального» жестокого обращения и издевательств. Персонал и охрану ненавидели все заключенные. Последние по времени начальники концлагерей №№ 2, 5, 6 и некоторые дру­гие осенью 1944 г. были включены в советский список военных преступников.

Финны признавали применение телесных наказаний, но — в незначительной мере. Этим видам наказания подвергались так­же и женщины, в то время как Мерикоски, например, утверждал обратное. Линия, которой придерживались в лагерях, во многом зависела от начальства, и, очевидно, в зависимости от личных качеств людей, проводилась различными методами. Начальник лагеря №6 майор Аарне Кууринмаа рассказал на допросе, что примерно за год работы на этой должности он назначил около 20 наказаний плетьми, которым, как правило, подвергались одни и те же лица, в основном, подростки за воровство. Согласно по­казаниям начальника охраны того же лагеря, виновных сначала вразумляли арестом на 5-10 суток и затем, если это не действо­вало, назначали 5-15 ударов резиновой дубинкой. Детей наказы­вали розгами. Иногда в качестве нового наказания не выдавался дополнительный паек или зарплата, или людей назначали на более тяжелые работы.

Представляется, что особенно дурной славой пользовался упо­мянутый в памфлете Куусинена лагерь № 2 «Северная точка», в котором действия молодого лейтенанта, начальника лагеря с лета 1942 г., критиковали также некоторые его подчиненные-финны. В этом лагере широко применялись телесные наказания, после завершения нормального рабочего дня часто проводились сверхурочные работы, с ведома начальства велась меновая тор­говля с заключенными продуктами из государственных запасов, а употребление алкоголя начальником характеризовалось как чрез­мерное. Его собственную версию происходившего следователи не смогли узнать, так как он бежал из Финляндии осенью 1944 г.

После перехода лагерей в начале 1942 г. под юрисдикцию Военного управления их охрана и другой персонал состояли в основном из не годных к службе на фронте резервистов. Пред­ставляется, что никакого отбора людей, принимая во внима­ние специфику решаемых задач, не проводилось, и, по словам Кууринмаа, еще в 1943 г. среди них присутствовал «дурной эле­мент», а некоторые, кроме прочего, даже сделали детей заклю­ченным-женщинам. Все же кажется очень неправдоподобным, что все члены лагерного персонала, или даже большая их часть, были «зверьми», как дают понять в некоторых показаниях за­ключенные. Отсутствию дисциплины и возможным проявлени­ям насилия, конечно, без труда можно придумать объясняющие их факторы. К ним относятся недостаток персонала в начальный период, изъяны в системе контроля по причине организацион­ных обстоятельств, общая русофобия, монотонность службы, растущая усталость от войны, языковой барьер, который мог соб­лазнить «разговаривать руками» и т. д. Среди служащих вполне могли быть люди, склонные к садизму, поведение которых могло запятнать весь персонал.

С другой стороны, есть основания полагать, что оценки заклю­ченных могли появиться под воздействием атмосферы страха и давления, что вызвало искажения. Возможно, влияла и жажда мести после почти трех лет лишения свободы. В аналогичных заявлениях финнов местами просматривается явная «оборони­тельная» тенденция. Проводивший допросы некоторых глав­ных лиц лагерной администрации член контрольной комиссии Илмари Хеломаа возглавлял прежде административный отдел штаба ВуВК, и поэтому его нельзя считать объективным следо­вателем. Вообще, основываясь на источниках, целостное пред­ставление о дисциплине в лагерях, выдерживающее критику, невозможно составить. В любом случае, это явление содержало в себе множество очень спорных моментов.

Для поддержания порядка в исключительных случаях нор­мами караульной службы дозволялось применять оружие. На­пример, по заключенному, который самовольно покидал тер­риторию лагеря и не подчинялся приказу остановиться, после предупредительного выстрела можно было открывать стрель­бу. Таких случаев, как по финляндским источникам, так и по рассказам заключенных, было мало. Большая часть заключенных относилась к категории легкоуправляемых, и основные беспо­рядки имели место только перед самым завершением оккупации в июне 1944 г.